Повесть о храбром воеводе Первого и Второго Земских ополчений, соправителе князя Дмитрия Пожарского в 1612 году, атамане казаков, претенденте на престол Руси, правителе Тобольска при царе Михаиле Федоровиче Романове, упрямом русском патриоте, светлейшем князе Дмитрии Тимофеевиче Трубецком.

    Море упавших на колени людей. Согнутые спины, непокрытые головы. У соборов в Кремле и на Красной площади, на центральных улицах и по берегам реки Москвы. Сдавленное, сдерживаемое из страха рыдание и плач всенародный. Пронзительное карканье кружащихся над Кремлем растревоженных ворон. Не отличить в толпе знатных бояр и удальцов воинов от богатеев купцов и посадского простонародья. Все пали на колени, все чают спасения. А над всеми над ними - старец в простой черной рясе, с седой развеваемой ветром бородой, один оставшийся стоять над народом. Патриарх Православной церкви Иов -единственный из сильных мира сего на Руси, отказавшийся полтора года назад служить самозванному царю лжеДмитрию. И сосланный за то простым иноком в захудалый Старицкий монастырь Тверского края. Только сегодня, 14 февраля 1607 года, поспешно возвращенный в Москву. В его воле теперь душа народа русского…

    Сейчас уж и не вспомнить, с чего начиналась Смута в царствование незадачливого государя Бориса Федоровича Годунова. Сговаривались изменить престолу воеводы и бояре. Бежали за границу, бросив все, одной душою, забывшие долг и страх божий простые люди и купчишки. На площадях, в кабаках драли глотку смутьяны - почему не живем на Руси как паны в Польше, как толстые бюргеры в торговой Голландии? Развесили уши дети боярские и посадские. Забыли, что на каждого пана десять холопов батрачат, а на толстого бюргера цветущей Европы - и поболее того туземцев доходит в рудниках и на плантациях в колониях. Поддакивали смутьянам осмелевшие вдруг грамотеи-гуманисты. Доказывали, что все беды на Руси от того, что в Европе другие порядки. Что в цивилизованных странах властителей выбирают из самых достойных, и называется это демос крат, что в переводе с греческого значит народ правит, демократия одним словом. Говорили, что дико и косно в наш просвещенно-гуманный семнадцатый век помазывать на царство по древнему, тысячелетнему Византийскому обычаю. Говорили, что это самоуправство назначать воевод сверху, за прошлые ратные заслуги, мало кем из народа теперь и поминаемые. Вон в Польше - паны сами себе короля выбирают! А в Англии вообще парламент все дела страны решает. Мол один царский ум хорошо, а четыреста лучше.

    И вот дождались. В 1605 году от Рождества Христова впервые сами себе царя избрали! Как на Руси теперь говорят, сплюнув в сторону - всенародно выбрали. Это вам не единогласно, как на польском сейме, не большинством голосов в красивом дворцовом зале, как в английском парламенте! Всенародно - это в оре и мордобитии бушующих на площадях сходок, в водочном угаре под дудки и ерничество подкупленных неизвестно кем скоморохов, в одурманенности речами ничего для Руси не сделавших горлодеров. Никто не стал защищать юного царя Всея Руси Федора Борисовича Годунова, тут же и убитого зверски вместе с матерью и немногими верными слугами засланными из Польши нехристями. А весь народ и армия дружно переметнулись к Вору, самозванному сыну царя Ивана Васильевича Грозного, под именем Дмитрий. Не догадывался тогда никто, что никакой он не царевич, а заворовавшийся беглый расстрига Гришка Отрепьев.

    Впрочем прочухались быстро. На своей шкуре испытали Новый Порядок! Нехристей с лжеДмитрием понаехало столько, что совсем не стало на Руси денег - все серебро шло на содержание нерусского двора самозванца. На базарах поляки несчитая тратили уворованное - как бешеные лезли вверх цены. Объявили Свободу Совести, то есть равноправие всех религий. Тут же перестали выделять средства православной церкви на ремонт храмов, зато как мухоморы после потопа выростали в русских городах костелы и молельные дома сектантов. На 18 мая 1606 года назначили под Москвой большие воинские маневры и по упорно ходящим в народе слухам, то был лишь предлог для избиения бояр, разрушения церквей и введения латынства.

    В общем Вор лжеДмитрий, Воруха Маринка и интернациональная челядь доигрались сами. Восставшая Москва прикончила самозванца. Челядь частью перебили, частью затворили в остроги, поляков разогнали. Грамотеев-гуманистов, с которых все и начиналось, проучили маленько всенародно, да и разослали замаливать грехи по отдаленным монастырям. Всем Московским государством свершили выбор нового царя - Василия Ивановича Шуйского, человека набожного и по слухам незлого, потомка Рюрика из древнего, заслуженного княжеского рода.

    Одним словом, с государем и правлением дела уладили. Хуже было с совестью и душою. Недавнее окаянство клятвопреступления тяжелым грузом лежало на сердце. С такими непрощенными грехами не знали как и жить дальше. Коль раз уж законному царю изменили, Вору и нехристям поверили, беду великую на страну навели, то что мешает такое же сотворить в будущем? Снова все прахом пойдет! Для чего тогда и жить, и добро копить, и детей рожать-воспитывать?

    Но тут вспомнили, что когда все лжеДмитрия приветствовали, нашлась ЛИЧНОСТЬ, воспротивившаяся всенародному безумию. Патриарх Иов и сам отказался служить самозванцу, и других пытался усовестить - да где там! Разве его кто слушал, хорошо хоть в монастырь сослали, а не порешили тут же в Кремле под горячую руку. В прощальной грамоте партиарх Иов так описал свои злоключения в день переворота 1 июня 1605 года: “Множество народа царствующего града Москва внидоша во святую соборную и апостольскую церковь (Успенский Собор Кремля) с оружием и дрекольем, во время святого и божественного пения… и внидоша во святый алтарь и меня, Иова патриарха, из алтаря взяша и во церкви и по площади таская, позорища многими позоры”. Затем боярин П.Ф. Басманов, вновь затащил Иова в Успенский Собор и своевольно проклял перед всем народом. Стражники содрали со святого патриарха святительское платье и положили на него черное платье простого монаха. Престарелый Иов долго плакал, прежде чем позволил снять с себя панагию. Низложение и изгнание из Москвы патриарха окончательно открыли Вору-самозванцу путь в столицу.

    И вот теперь родилась в чьей-то умной голове дикая, а если вдуматься, то единственная правильная мысль - идти в келью к Иову, звать на Москву и молить его простить весь народ русский, вместе с правителями и воеводами. Потому как полтора года назад один Иов был прав, а народ не прав, не правы бояре, не право передавшееся самозванцу войско.

    С амвона Успенского собора архидиакон Олимпий громогласно зачитывал челобитную: “…Не только живущие во граде сем, но и живущие во всех градах страны сей, просят разрешения и прощения от святого патриарха, - как живым от мала до велика, так и тем, которые уже отошли от мира сего прежде ”.

    Иов задумчиво глядел на павших перед ним людей и молчал. Страшная тишина настала в Успенском соборе и на площади. Все взоры были устремлены на изможденно-старческое, усталое лицо Иова с ясно-синими, то ли детскими, то ли просветленными изнутри глазами. Патриарх безмолствовал. Нет, не потому что не принял еще решения, с самого начала он знал как должно поступить. Иов думал. Может быть в этот самый момент духовный наставник русских людей подводил итог своей долгой и нелегкой порой жизни.

    “Да, русский народ надо миловать. За жизнь его многотрудную, за свершения великие. За то, что прижились и в трудах добывают хлеб свой на суровой, почти необитаемой до 11 века земле - в бассейне реки Москвы и Клязьмы, в Кержацких лесах и у озера Неро. Но надо и направлять, вести за собой наш упрямый и безалаберный народ. Не надеяться на его случайный и неверный порой выбор!

    В любом серьезном деле - в ремесле ли, в искусстве, в воинской ли науке, всегда нужен наставник. Который и мастерству научит, и пристрожит при случае: подбодрит и заставит трудиться когда уж и мочи нет, и ноги подкашиваются, и пот глаза застилает. Предоставленный самому себе, не вырастит в настоящего мужчину ребенок, не станет искуссным иконописец, не справится с управлением державой и с внешними врагами народ.

    Да, при умных правителях русские на многое способны. Возводить храмы и города, восхищать достижениями культуры, смело биться с ворогами в сече. Пешком и на лодьях пройти всю Сибирь, достигнув Великого Тихого Океана. Создать Московское царство, оплот православия, Третий Рим, а Четвертому не бывать! Дело тут не в Риме и не в цифрах, а в том, что Русь превращалась в империю, удерживающую силы зла на земле. Потому страна наша не просто одна седьмая часть земного шара. Россия - понятие духовное!”.

    Но зная все это, повести народ за собой, по истинному пути, патриарх Иов не сумел. Сил не хватило. Патриарх Иов мог лишь простить. Он и простил народ неразумный, отпустил невольные грехи его тяжкие, свершенные в безумстве разрушения собственной державы, в легкомыслии забвения великого предназначения своего.

    А простив, поехал Иов к Троице, но не доехал - тихо преставился по дороге. Может оно и к лучшему - не суждено было ему узнать, что удумают и сотворят еще над собой и страною лишенные духовного разумения народ и бояре.

    Тем временем в Польше объявился самозванный сын усопшего царя Ивана Васильевича Грозного, назвавшийся Дмитрием и вошедший в историю Руси под именем Тушинского Вора, лжеДмитрия Второго.

    В полутемной горнице уютное тепло волнами струиться от нарядных изразцов русской печки, колеблющиеся огоньки неугасимых лампад едва освещают суровые лики на иконах древнего письма. Радуют глаз райские птицы и диковинные цветы на обитых тисненой голландской кожей стенах, прикосновение к которым так приятно ласкает кожу ладони. Удобные кресла резного дуба как бы сами приглашают к приятному отдыху и неторопливым размышлениям, сплош устланы коврами и звериными шкурами лавки у стола, покрытого ради приема дорогих гостей драгоценной расшитой скатертью. Ждет на ужин друзей князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой. Впрочем каких друзей? Так, знакомцев старых. Разошлись порознь пути-дороженьки, переругались и не верят друг другу прежние юноши-приятели. Хорошо еще на саблях пока не секуться. Со стороны посмотреть - непонятно что и делят. Но как сойдутся вместе, один начинает кричать за царя Василия Шуйского, в который раз побитого поляками, другой - за республику боярскую, на манер той, что была в Новгороде, третий - чтобы звать владеть Русью королевича польского Владислава Жигимонтовича, четвертый - вообще за царевича Димитрия, да не того что зарезали в Угличе, не того самозванца что убили восставшие москвичи в 1606 году, не того что обивает теперь панские пороги в Польше, а самого настоящего, который ныне в Пскове объявился. Вором Сидоркой в просторечии меж русских людей называемого. Никак дворянам не сойтись во мнении! Вроде и пьют вместе, а мыслят порознь.

    Хороший терем оставили князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому предки. Сколько таких вот хором в Москве и Смоленске, Владимире и Суздале, Туле и Новгороде, в других стольных и торговых городах Всея Руси спалили дотла, разграбили, раскатали по бревнышку оккупанты поляки и наемная шведская солдатня, набежавшие крымские татары и свои бунтующие мужички, головорезы разбойнички и просто завистники с соседней улицы. В огне и под топорами равно гибли дома дворян-слуг государевых и предавчиков-холуев оккупантов, истовых ревнителей русской старины и западников, прехитрых посадских торговых людей и приезжих купцов-иностранцев, иерархов правосланой церкви и обасурманившихся со страху христопродавцев. Смута в стране, лихолетье… Вновь и вновь сбывались слова Святого Писания: “Кто полагает что он имеет, все потеряет”.

    Много было на Руси гордых бояр и смелых воевод, но часто секли им головы, не раз скидывали с колокольни Ивана Великого и окон собственных теремов за безмерные вины, открывшиеся только при власти очередного недолгого правителя. Много было богатеев купцов, удачливых поставщиков войска, еще вчера хвалившихся собольими шубами и набитыми казной кошелями, а сегодня в одних рубахах развешанных на оглоблях телег голодным ратным людом… И получалось на Руси, что самой желанной несбыточной долей, самым недостижимым счастьем стала простая нормальная судьба - тихо и благополучно прожить свой век, честно трудиться, заиметь крепкий дом, семью, родить детей. И уж совсем недостижимой мечтой было, когда предел жизни придет, быть отпетому церковным хором (а не метелями в поле, не волками в волглом лесу), уснуть навеки на родовом кладбище, долго еще добром поминаемым родней и соседями.

    Страшен был мир за бревенчатыми стенами терема. На улицах города, в военном стане, на проселочной дороге, чтоб сохранить саму жизнь и хоть остаток дворянской чести, приходилось на полном скаку бросать коня на людские толпы, хлестать плетью, захлебываясь бранью орать команды, совать кулаком в багрово-яростные, тупые, обезумевшие от страха и безначалия рожи. А порой, поймав среди моря голов бешено-спокойный, уверенно-насмешливый взгляд прирожденного убийцы, рука сама выхватывала саблю и уж тогда приходилось рубить, колоть, сносить головы, топтать конем, звериным чутьем увертываться от пуль, с детства выученными приемами отражать встречные удары и, не обращая внимания на смерть друзей и собственные раны, до последнего человека убивать и калечить смутьянов.

    Князь Дмитрий Трубецкой не считал доблестью участие в междоусобных схватках. Ни один самый сильный посадский, даже распаленный яростью, даже не забывший прихватить из дома топор или самодельную пику, даже сумевший объединиться с дюжиной соседей, не справиться с облитым кольчужной броней, вооруженным булатной саблей и пистолями воином. Главное не убояться, не подставить спину.

    Вот выстоять в сече против несущейся лавины панцирной польской конницы - это да, на это не у многих хватит мужества! Да и то, коль разобраться, не бой и перестрелка страшны сами по себе, 9/10 потерь приходиться на бегущее, не возмогшее крепко стоять войско.

    Задумавшись, князь Дмитрий уже полчаса неподвижно сидит в кресле. Недопитый кубок с багряным франкским вином забыт на изузоренном сундуке, в котором храняться книги, остались незажжены стоящие на столе в серебряных шандалах толстые свечи.

    Читать не хотелось. Да и зачем? Сказано в Библии, в Книге Екклесиаста: “Во многой мудрости много печали; и кто умножает познание, умножает скорбь”.

    Даже исторические летописи, до которых он был такой охотник в детстве, в последнее время раскрывал князь все реже. За прошедшие годы написано их было несметное множество; составляли новые, переписывали, внося существенные изменения, старые. Казалось, все ученые монахи прикармливаемых сильными мира сего монастырей, все грамотеи, не живущие плодами трудов рук своих, все случайно оказавшиеся на Руси инородцы, только и были заняты разоблачением кровавых злодейств усопшего царя Всея Руси Ивана Васильевича Грозного, который за полвека правления люто казнил аж… 3600 человек. Дружно осуждали книжные людишки волну террора, последовавшую вслед за отравлением боярами любимой жены царя Анастасии. Горько оплакивали участь сотни княжеских семей - цвета аристократии, возжелавших самим гуманно править Русью. После попытки государственного переворота с целью посадить на царство слабоумного Владимира Старицкого все они, вместе с чадами и домочадцами, были сосланы Грозным на восточные окраины страны. В новых хрониках и разбрасываемых по базарам подметных письмах клеймили царя Ивана педерастом-гомосексуалистом за то, что не доверяя боярам, спал государь в одних покоях с вооруженной опричной стражей.

    А юродивые на папертях у церквей, невиданно умножившиеся шатающиеся меж двор гулящие людишки, обираемые посадские, закабаляемые крестьяне все чаще бросали в лицо обидчикам: ”Грозного на вас нет!”. И ползли, ползли в народе слухи, что выжил сын царя Димитрий, не зарезали его наемники Годунова в Угличе, ушел он от убийц-бояр во время восстания 1606 года в Москве, появится вскоре вновь с лихими опричниками на вороных конях, выслушает о народных обидах и полетят отъевшимися рожами в грязь срубленные головы обнаглевших вельможных олигархов.

    Тем временем в украинских степях объявился Вор, самозванный сын усопшего царя Федора Ивановича, под именем Ерошка.

    Золотистое токайское и мозельское, багряное франкское и фряжское, русские стоялые меды лились рекой и кружили боярские головы.

    - Ты, Трубецкой, никакой не русский, ты тоже поляк! - тыкал кулаком в плечо Дмитрий Тимофеевича окосевший Федька Мстиславский. - Сам посуди, ну что за русская фамилия - Трубецкой? И род вы свой ведете от Гедемина Литовского. А то что семеро твоих предков на польских да литовских невестах женилось, это как? В общем, говорю как другу, князь, хочешь жить хорошо, да и голову сохранить в передрягах нынешних - вступай к нам в общину! Все российские поляки вместе собрались, все в наших руках, что захотим, то и сделаем! А перечить как Скопин-Шуйский будешь - не сносить тебе головы! Этот герой давеча на поляков ругался, призывал бояр снаряжать войско к Смоленску и на Украину, отбивать у панов города русские. Ненавижу военных! То же мне доблестные имперские рыцари, всегда готовые биться с нехристями и иноземцами за Русь Святую. Как же, пусть держит карман шире, снарядим мы войско! В думе государевой почитай половина наших… Ты у меня смотри, Трубецкой, тоже, помню, о поляках не раз высказывался! Да, я Федька Мстиславский, ясновельможный пан! Мне стыдиться нечего. Отец мой с Крымским ханом честно при Грозном бился! Сколько лет на рубеже провел, ранен был. Вот тебе и поляк! Сейчас модно иноземцев ругать, мол грабят и разоряют все на Руси. А самозванец Дмитрий, Гришка Отрепьев то есть, кто был? А Федор Андронов, торговый мужик бывший, им при казне поставленный и все разворовавший? А Ефим Телепнев, глава денежного приказа? А приказные дьяки Иван Безобразов, Иван Чичерин, Бажен Залочников? Такие проходимцы, что в Европе и не снились! Что-то в этой компании я ни об одном поляке не припомню, все как на подбор русские!

    Эх, вы! Чтоб вы, русские, без нас, иноземцев на службе государевой, делали? Страна у вас дикая, нецивилизованная, дремучая. Народ никудышный! Грозный было пытался порядок навести, да такого наворотил, что недаром сочинили:

    “И он навел такой порядок,

    Что было б лучше вовсе без порядка!” Не цените вы, что при лжеДмитрие мы, иноземцы, свободу народу дали. Да, старую систему государства надо было разрушить! Вот мы и пустили все дела в государстве на самотек, позволили народу проявить инициативу, самому развалить вашего державного монстра. Но русские не способны ценить свободы! Зачем прикончили Гришку Отрепьева, неплохой человек был, хоть и Вор, и не злой вовсе! И-эх, да что там вспоминать! - Федька отхлебнул из чары. - Главное что жили мы с тобой Трубецкой в эпоху великих потрясений, сколь переворотов перевидали и целы остались. Давай выпьем за это!

    Трубецкой с отвращением взглянул на толстую, заплывшую физиономию бывшего приятеля и косо усмехнулся. Не чокаясь с Мстиславским, отпил из кубка. Однако Федька был опасен, ссориться с ним раньше времени не стоило.

    - Ну что ты ко мне пристал: русские-поляки, поляки-русские? - весело спросил Дмитрий Тимофеевич. - Трубецкие при любой власти не пропадут! Что мне ваши свары? Я вот вино люблю, да девиц красных. Хоть перережте друг другу глотки на Москве - мне все рано! Тебя лишь, приятеля своего, жаль будет, надеюсь сбежать за кордон во время успеешь. После лжеДмитрия, опасно иноземцам на Руси жить стало, народ на вас больно зол. Серьезно тебе говорю, Федька, линять тебе отсюда надо, пока не поздно.

    Мстиславский хмыкнул. Но возражать не стал. Вместо этого спросил - Что за вино у тебя, Трубецкой? Вроде бы крепкое и терпкое, а пьешь - вкус такой, словно виноградные ягоды только что подавили. И дух хороший, так из кубка в нос и шибает!

    - Ты, Мстиславский, в вине разбираешься! Это Эрмитаж, франкское, из долины Роны. Только на южных склонах одного холма, на гранитно-песчаной почве, такое вино производят. Эрмитаж в переводе с франкского - жилье отшельника, скит по нашему. В 13 веке рыцарь Гаспар де Стеримберг возвратился из Крестового похода и решил удалиться от мира. Построил себе скит на диком холме, расчистил почву и посадил виноградник. Избегая людей, он не мог преподнести им лучшего подарка. Сравнимого качества вино, из других сортов винограда, производят только в Бордо и в Бургундии у франков в нескольких местах, да у Фрягов в Тоскане на паре виноградников, да под Турином, Бароло и Барбареско некоторые не хуже, да Вега Сисилия из Испании. Виноградная лоза на юге везде расти будет, где ни посади, да не везде хорошие плоды даст. В округе холма Эрмитаж, где почву легче обрабатывать, такой же виноград сажают - Сера, как франки говорят, или Шираз по нашему; но вино из него хоть и хорошее, но менее интересное. Его однако тоже стоит попробовать, чтоб представление получить, оно и дешевле. Крозе-Эрмитаж называется, такое тебе легче купить будет, купцы чаще привозят.

    Довольный, что удалось поменять тему разговора, про себя Трубецкой удивлялся - насколько быстро осмелели вновь на Москве Мстиславский и другие радетели Запада. После убийства лжеДмитрия, Федька один и носа в город высунуть не смел, везде появлялся лишь с матерью - потомственной русской боярышней. Всем напоминал, что в православную веру крещен, крест из-за рубахи доставал и целовал при каждом удобном случае. И вот на тебе, стоило вновь пошатнуться порядку в государстве - Федька вновь взялся за старое!

    - Почему у предавчиков, людей продающих своих с удовольствием, такие отвратительные рожи? - размышлял Трубецкой. - Нет, не у тех, кто сломался под силой обстоятельсв, или запутался в жизни. А вот у таких, как Мстиславский, сознательно идущих против своих. Ведь поперек себя толще, а все жрет и пьет! И Гришка Отрепьев тоже имел препротивную физиономию - на лице отметина, нос утиный, волосы редкие, выпадающие, кожа нечистая. Даже поляки отмечали: “Никому не пришло бы в голову дать взаймы человеку с таким скверным лицом”. Но если вдуматься, стоит ли тому удивляться? Предавчик любит только себя, ненавидя коренное население, во всем потакает своим похотям и животным инстинктам. Все что выше брюха, половых потребностей и комфорта собственного логова, для него не нужно и неинтересно. Он не способен на любовь ни к Богу, ни к Родине, ни к женщине - ведь это требует самоотдачи, а зачастую и самопожертвования. Предавчику смешны герои, кладущие жизнь за други своя. Его характер мелочен, слаб и немужественен. Отсюда личная распущенность - думал Трубецкой.

    “Береги честь смолоду”- говорят на Руси. В поговорке сей заложен более глубокий смысл, чем кажется на первый взгляд. Честь - не в мнении окружающих, герой с равно гордо поднятой головой идет на битву и на плаху. Честь - это вера и верность, бескомпромисность в главном и готовность не считаясь с опастностью и личными интересами до конца отстаивать свои идеалы. Не надо даже рассуждать об испытаниях военного времени, которые в любом веке непосредственно выпадают лишь незначительному числу людей. Вспомним об обычном и житейском, что случается в жизни любого человека.

    Если юноша на заре жизни окажется слишком слаб, или расчетливо-жаден, добиваясь внимания своей избранницы, или того хуже - предаст любимую, потом всю жизнь будет мотаться от женщины к женщине, не находя счастья ни с одной из них, не имея ни сил, ни желания устремиться к духовным вершинам. Наоборот, юноши добившиеся любви своего идеала, или по крайней мере до предела возможностей боровшиеся за ее благосклонность, что всегда трудно, ведь влюбляются в самых красивых и интересных; позднее в жизни получают возможность расходовать душевные силы на другие, не менее дерзкие задачи. Из таких вырастают герои - смелые защитники Родины и выдающиеся деятели культуры, духовные подвижники и свернувшие себе шею авантюристы, мечтатели и гении. Без удальцов, идущих напролом и поперек течения, не устоит ни одно великое государство, остановиться развитие науки и культуры, замрет духовная жизнь народа.

    А предавчики - с ними все проще. О да, когда они сбиваются в национальную или религиозную общину, да к тому же получают поддержку из-за рубежа - то становяться опасны. Но стоит разгромить их организационный центр, отрезать от заморских покровителей - они испугаются и заткнуться, их не надо будет даже сажать, они перестанут быть опасными сами по себе.

    - Ну что ты на меня косишься? - прервал раздумья Трубецкого Федька Мстиславский. - Думаешь, располнел, постарел, пью много? Ничего, красавец! Вижу, о чем помышляешь, меня не обманешь! Знаю, добился ты своего, именным указом царь Василий Шуйский Трубецкого воеводой дворянского ополчения Калужской волости назначил. Давай, продолжай играть в героя! Только помяни мое слово, Митька, не будет тебе в жизни счастья. Да, ты умен, богат, интересен, никто тебе твоих лет не даст. Можешь натворить многое, смелости и смекалки тебе не занимать. А вот с бабой любой, либо холопом, я лучше тебя, князь полажу. Потому как ты их к авантюрам, к выходящему за пределы повседневной жизни призываешь, а я в теплое сытное стойло. Так что не я, а ты слаб Трубецкой! Своей жизнью, князь, за идеи не задумываясь пожертвуешь, и несколько сорви-голов за собой увлечешь. А большинство тебя не поймет, и заставить их быть наравне с собой ты не в силах. Даже с близкими своими, с собственной семьей, с женой-сыном не совладаешь! Ты сильный, Трубецкой, потому великодушный, потому по-жизни и слабый!

    Простые люди поначалу будут просто над тобой смеяться! Бескорыстие и бескомпромисность глупостью сочтут, им ведь все равно, поляки ими правят или свои проходимцы, им, людям, лишь бы брюхо набить да девку помоложе на печь затащить. А ты их к борьбе, к лишениям, к свершениям великим, к противоборству с Западом поведешь! Когда же увидишь что ничего не получаеться, кровь лить начнешь! Если до власти дорвешься, случиться трагедия, только террором не понимающей тебя страной управлять сможешь! Проклянут и будут ненавидеть тебя простые люди, как ненавидели Ивана Грозного, который присоединив Казань и Астрахань в Поволжье, Кабарду на Кавказе, пол-Сибири, Русь в мировую державу превратил, как ненавидели киевского князя Святослава, в войнах постоянных славян от власти иудеев-Хазар и кочевников диких освободивший, как ненавидели и проклинали Юрия Долгорукого, Ивана Калиту, Дмитрия Донского!…

    Пока пировал и размышлял князь Трубецкой, в украинских степях объявился Вор, самозванный сын усопшего царя Федора Ивановича, под именем Гаврилка.

    Неспокойно жила Русь. На Украине поднял мятеж, собрал большое войско и надвигался на Тулу беглый холоп Ивашка Болотников, объявивший себя воеводой вторично спасшегося царевича Димитрия. Со дня на день ждали наступления поляков на Смоленск. Слухи один другого страшнее будоражили Москву.

    В ночь на 12 октября 1606 года, всем известный на Москве батюшка ночью прибежал к Успенскому собору в Кремле. Немногих встречных прохожих и стражу больше всего поразило что в осень, в дождливую погоду, дорога к храму казалась совершенно сухой.

    Двери безлюдного в этот час собора сами собой растворились и батюшка зашел внутрь. В тот же миг зазвонил Большой колокол, а из окон собора полился неизреченный свет.

    На следующий день патриарх и духовенство заповедали пост, всем от мала до велика, не исключая младенцев; совершалось моление об избавлении царствующего града от злых разбойников и кровопийц. А в конце службы, в каждой церкви, поведали священники о преславном видении, посланным народу русскому.

    Явился в Успенском Соборе Господь Бог, сидящий на престоле, кругом его ангелы стояли, одесную - надежда наша Заступница, а по левую сторону - лики святых пророков, апостолов, мучеников и преподобных. Пресвятая Богородица кланялась до земли Богу и говорила: “Сыне мой и Боже мой! Пощади люди своя!”. А владыка и Господь наш говорил к своей матери: “О мати моя вселюбезная! Смущают они меня злобами своими, оскверняют церковь мою. МЕРЗКИЕ ОБЫЧАИ ОТ ЯЗЫКОВ ИНЫХ ВОСПРИЯЛИ, разврат и содомские дела творят, чужое имение грабят и неправедный суд судят”. Тогда надежда наша Заступница и Предтеча Христов и все святые стали кланяться и молить Бога, говорили: “Помилуй, владыко, род христианский; они не будут так творить!”. А Господь Бог сказал: “Не смущай меня, мати, и ты, друже мой, Иоанне, и вси мои святые! Нет истины во всем народе моем. Я предам их кровопийцам и немилостивым разбойникам, да покаются малодушные и придут в чувствие, и тогда пощажу их!”.

    Слыша такое, ужасались люди русские. Но и воодушевлялись надеждой, ибо знали теперь - не допустит Господь всеконечной Руси погибели.

    С раннего утра пеший и конный вооруженный люд потянулся через крепостные ворота к центральной площади города. Останавливались у трактиров, пропускали “по маленькой” для храбрости. Кузнецы сбились с ног подгоняя в последний момент вытащенные на божий свет, не лезущие на сытые боярские тела брони. Бойко торговали конной сбруей кожевники. Пару гулящих девок, не ко времени сунувшихся к “солидным господам”, срывая злость прогнали, отвесив увесистые пинки по мягкому месту.

    Народ недоумевал: что случилось? Воины были все больше свои - дворяне из близлежащих деревень, так что грабежа и озорства вроде можно было не опасаться. Все ж на душе было тревожно. Успокоил всех проныра-дьячок Илюшка с воеводского двора, грамотей, зубоскал и большой знаток политики. Подбоченясь и прочистив горло, Илюшка как по-писаному проорал толпе недоумевавших мужиков: “Царь всея Руси Василий Иванович Шуйский, Государь наш всенародно Избранный“ - Илюшка скривился и пробормотал вроде бы в сторону - ”мать его за ногу”, - Повелел князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому учинить сбор дворянского ополчения Калужской волости. Тем слугам государевым, кто с оружием и холопами на сбор не явяться, или понапрасну больными скажутся, будет от нашего Царского Величества много мстительства и жестокое наказание!“.

    Впрочем, дворяне ехали на сбор охотно. Знали, что время хоть и не то чтоб мирное, а и не военное, значит в поход сходу не погонят. Да и иметь с собой съестной припас команды не было. В общем не все конечно, но большинство явилось.

    К десяти часам утра на площади перед собором колыхалось конно-людское море. С душевным трепетом дворяне ожидали рокового момента, когда начнут выкликивать по одному, проверять коней и оружие, отчитывать за погрешки. По опыту знали, у попавших под горячую руку, вполне могли за негодную справу отнять и родовую усадьбу со всей вотчиной.

    В выехавшем перед строем всаднике в дорогой броне не сразу и признали воеводу-князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого. Переждав немного пока затихнет гвалт, ор и лошадиное ржание, князь привстал в стременах и надрывая голос прокричал: ”Молодцы! Кто из вас хочет оккупантов-поляков и воров-самозванцев выгнать вон со Святой Руси?”.

    Громкое Ура! прогремело над площадью. Вверх полетели меховые шапки дворян и вытертые треухи холопов. Несколько сорвиголов подняло коней на дыбы и, по перенятой у казаков привычке, выпалили в небо из пистолей.

    Вновь обратился к воинам князь Дмитрий Тимофеевич: “Вижу, вижу, все хотите. Кто готов умереть за Русь в первом бою с оккупантами - двадцать шагов вперед!”.

    Несколько пеших и конных воинов по одиночке отделились от толпы и передвинулись вперед. Через пару минут перед взбаламученной массой войска стояла редкая, но непрерывная цепочка удальцов, откликнувшихся на зов князя.

    Дмитрий Тимофеевич поднял руку вверх, призывая к молчанию. И обратился к выступившим вперед дворянам: ”Вы думаете, ваши враги - поляки? Нет, ваши враги вот они - князь плетью указал на густую толпу на площади. - Ваши враги те, кто отсиживается за чужими спинами! Не будь этих горлодеров и трусов, и духа б оккупантов на Руси не осталось! Всех в передовой шеренге жду на воеводском дворе, остальные - князь повернулся лицом к основной массе дворян и сплюнул, - остальные - свободны!”.

    Страшная тишина на миг повисла над ошалевшей толпою. Потом воины вдруг разом заговорили, задвигались, то тут, то там закручивались локальные свалки, кой-где дошло до мордобоя.

    - Хватит, навоевались! Пусть сам Трубецкой на поляков выступает, если такой храбрый!

    - Сенька, куда прешь? Я тебя выростил-выкормил, на кого отца с матерью оставляешь?

    - Пусти батя! Все равно в войско сбегу! Сил нет терпеть как нехристи в душу плюют ежедневно!

    - Иван, стой, не сметь! Я твой воевода на походе!

    - Боярин, не холоп я тебе. Сам рода дворянского. И ворам с чужеземцами холопом быть не желаю! Не поминай лихом, боярин, авось свидимся!

    Не мало в волости смелых людей оказалось. К полудню на воеводском дворе собралась едва ли не десятая часть ополчения. Разбив людей на десятки и назначив новых командиров, Трубецкой стал готовить отряд к выступлению в поход, навстречу надвигающейся на Москву армии пригретого поляками самозванца, лжеДмитрия Второго.

    Тем временем на Дону объявился другой Вор, самозванный сын усопшего царя Федора Ивановича, под именем Савелий.

    В мае 1608 года, огромная русская армия под командованием доблестного князя Михаила Скопина-Шуйского и заслуженного воеводы Ивана Никитича Романова выдвинулась на рубеж реки Незнани. Путь вглубь страны сформированному в Польше войску лжеДмитрия Второго был закрыт. С флангов самозванца охватывали многочисленные полки конного дворянского ополчения. 20 мая, разбив несколько неорганизованных отрядов мятежников, русская кавалерия перекрыла лжеДмитрию пути отхода. Польской конницы, которой только и опасались царские воеводы, нигде не было видно. Излишняя самонадеянность самозванца дорого ему стоила. За несколько месяцев до того, сдуру вмешиваясь в Европейскую политику, лжеДмитрий обещал поддержку партии магната Стадниского, злейшего противника сидящего в Варшаве короля Сигизмунда. Последствия не заставили себя ждать. Повинуясь приказу своего короля, паны покинули самозванца, частью вернулись на родину, частью занялись грабежом и разбоем в приграничных областях. Лишь гетман Рожинский с несколькими сотнями совсем уж отпетых головушек не подчинился своему королю и остался с лжеДмитрием.

    На утро 21 мая в русском лагере был намечен большой воинский совет. Дьяк занудно зачитывал полученную в ночь из Москвы грамоту: “Мы, Божией милостью царь и великий князь Василий Иванович, всея Руси самодержец, повелеваем нашему верному войску супротивника никоим образом не атаковать и в перестрелку с ним не вступать. Ослушавшихся сего приказа незамедлительно казнить смертию. Повелеваю также спешно сняться со стана и возвращаться к Москве. Стало также ведомо нашему царскому величеству что многие бояре и дворяне самовольно к претенденту перебежали. Если бы он не был настоящим Димитрием, они бы того не сделали, потому заключаем что претендент есть истинный царевич.”

    С перекошенным лицом Трубецкой обратился к Скопин-Шуйскому:

    - Михаил, ты что-нибудь понимаешь?

    - А что тут понимать - трусоват мой родственничек. Думает, на Руси место для двух государей найдется. В переговоры с самозванцем вступил.

    - Он в своем уме? Самозванца и всю его ораву надо уничтожить сегодня же, пока возможность есть.

    - Чтоб победоносная армия под моим командованием вступила в Москву? Вот как раз этого царь Василий и не хочет! Опасается, знаешь ли. Если над нами будет нависать самозванец - тогда пожалуйста, тогда мы не опасны.

    - Ты что, действительно отступать собираешься?

    - А что делать? Я не могу не подчиниться царскому приказу. Дождемся ночи, свернем стан и тронемся. Войску пока объявлять ничего не будем, пусть думают что Скопин затевает новый маневр. Иначе, при вести об отступлении, половина разбежиться.

    Резко развернувшись на каблуках сапог, взбешенный Трубецкой выскочил из шатра. Быстрым шагом дошел до стана своего отряда и тут же велел собрать десятников и сотников.

    - Друзья, я вынужден объявить, что у нас нет более Государя! Государь обязан оборонять государство, царь Василий Шуйский заботиться лишь о собственной шкуре и, по необходимости, о защите Московской волости. Впрочем, и ту, думается мне, скоро потеряет. Сегодня оглашен указ запрещающий атаковать самозванца. Нам приписано отступать, потому что царь Василий боиться победы собственного войска. Ему плевать на Русь, на разрушаемые церкви, на оставляемые на разграбление Вору и полякам города и деревни. Горько мне говорить такие слова, но отныне фронтальное противостояние нехристям на территории России оказывается невозможным. Слишком неравны силы. Мы, русские патриоты, не сможем опереться ни на какие государственные структуры, народ устал и не готов биться вместе с нами, после стольких лет разорения у нас нет ни денег, ни хорошего оружия. Нет у нас и авторитетных вождей. Потому мы будем разбиты в любом крупном сражении, будет провалено и загублено любое наше государственное начинание.

    Единственный способ борьбы против Вора и нехристей оккупантов - партизанские вылазки. И военные, и политические. Каждый отряд, каждый воин, каждый дворянин должны действовать сами по себе и по своей инициативе. Не важно, под чьим началом, в каком отряде ты сражаешься, главное - жизни не давать оккупантам! Мы перебьем их всех! Одного за другим! Будем появляться, где наш не ждут, расправляться с захватчиками и их холуями, смещать поставленную ими власть на местах и исчезать без следа. Поддержим православную церковь, уничтожим костелы, сектантов и прочую нечисть. Пусть у себя в Европе католические храмы строят, нам на Руси предавчиков и вероотступников не надобно! А кто станет во главе общего русского дела, каким мыслит себе государственное устройство - не важно сейчас это, жизнь сама изберет достойнейшего! С татаро-монгольским игом каждое русское княжество само по себе начинало бороться, тверичи истребили отряд Шелкана, Ольг Рязанский разбил на Хопре, в Червленом Яру, царевича Мамат-Салтана, новгородские ушкуйники брали на шит Казань, булгарские города, сам Сарай, московские рати разбили на Воже Бегича. Пришло время - все вместе вышли на Поле Куликово, все вместе соединились в мощном православном воинстве, в едином русском государстве¹.

    Потому ныне, мы должны быть везде, где прорывается бунтом народное негодование оккупантами. Надо защищать русских людей от карателей, вызволять православных из острогов. Далее, через свои связи я сам, и прошу других дворян, продвигать своих людей в воеводы небольших городов, назначать дьяками в приказы, сборщиками податей. Охранять купцов, изыскивать источники финансирования для православного воинства. Но повторяю, главная задача - бить оккупантов. Потому как сам по себе Вор лжеДмитрий - ноль, ничто, ширма. Вот оккупанты поляки с их стойкими отрядами, воинским снаряжением, неограниченными финансами - это страшно. Против них наш отряд будет готов объединиться с любым союзником, хоть с татарами, хоть с калмыками, хоть со шведами.

    - Возможем ли одолеть поляков, Дмитрий Тимофеевич?

    - Возможем, братцы! Много их было умников, что на Русь зарились. И половцы, и печенеги, и немцы, и шведы, и Литва. Кой-кому даже победить нас удавалось по первости - аварам, хазарам, татарам с монголами. Так где ж они ныне, былые Руси завоеватели? Куда подевались прехитрые иноплеменники, возжелавшие русский народ на себя батрачить заставить?

    Погинули, посечены в битвах, сгнили в Сибири. Отсиживаются за Перекопом вместе с крымскими татарами, не смеют и носа совать на Русь, как прибалтийские немцы. Трудно нам сейчас? Да, трудно. Смута у нас? Да, смута. Но мы, русские, должны помнить - наши предки стояли на льду Чудского озера вместе со Святым князем Александром Невским, вышли на поле Куликово со святым князем Димитрием, взяли Казань и Нарву, пешком и на лодьях, ночуя в шалашах и под открытым небом, прошли всю Сибирь! И потому каждый из нас, просыпаясь с утра должен сказать себе и помнить весь день - Я русский, и значит я ничего не боюсь!

    - Ура! Ура воеводе нашему, Дмитрий Тимофеевичу Трубецкому! - в один голос прокричали командиры.

    - Объявляю приказ по отряду. Сегодня в ночь, как войско будет сниматься со стана, всем конным быть у ручья за лагерем. Идем в рейд в тыл самозванца. Потрепем фуражиров Вора, поснимаем по деревням поставленных им старост. К нам примкнут две сотни казаков, с их атаманом Кондратом уже сговорено. Воеводам царским скажем, что в темноте от своих отбились. Думается мне, Скопин-Шуйский придираться к нам за то не будет, сам с разбойниками в битву рвется.

    Тем временем в украинских степях объявился Вор, самозванный сын усопшего царя Федора Ивановича, под именем Мартынка.

    Три с половиной века спустя, лишенный казалось бы всякой надежды, изгнанный со своей земли, ограбленный, живущий в страшной нищете в лагерях для беженцев, замазываемый грязью всеми контролируемыми сионистами средствами массовой информации, Палестинский народ точно так же, по-партизански начинал борьбу против израильских оккупантов. Единства движения сопротивления по-началу не было вовсе, различные группы палестинцев - отряд Абу Нидаля, организация Освобождения Палестины (ООП) Ясира Арафата, Черный Сентябрь, палестинцы Ливана, Хамас и другие самостоятельно сражались с оккупантами, зачастую враждуя между собой. Но это от своего знакомого палестинца я услышал фразу: “Мы перебьем их всех! Одного за другим!”. В секторе Газа и на Западном Берегу реки Иордан, в оккупированном Южном Ливане земля стала гореть под ногами израильских солдат и захвативших палестинскую землю евреев-поселенцев. Перепуганные сионисты в Осло были вынуждены согласиться на создание автономных территорий, управляемых палестинским руководством. Согласяться, деваться им некуда, и на создание Палестинского государства!

    В сумерках, разными тропками, по-двое, по-трое, за лагерь потянулись всадники Трубецкого. Съезжались у ручья. Казаки были уже там. Последним со свитой прискакал сам князь Дмитрий Тимофеевич. Велев сотникам проверить людей, подъехал к атаману Кондрату. Спросил: - Твои все, атаман?

    - Все здесь, князь.

    Трубецкой подал знак рукой. Пришпорив коней, отряд растворился в сгущающихся сумерках. Быстро проскакав с версту по разъезженной проселочной дороге, всадники углубились в лес.

    Первыми, указывая путь, ехали воины из местных. Просека кончилась, вытянувшись в колонну по одному, отряд пробирался звериной тропой. В лесу было намного темнее чем в поле, всхрапывали и оступались в водомоины лошади, ветки деревьев хлестали по чем ни попадя. Непривычный к лесной езде, какой-то казак не смог перемахнуть через поваленное бревно и поломал ноги коню. Трубецкой, дав недотепе в зубы, приказал выдать ему одну из заводных лошадей своего отряда; покалеченного коня пришлось прирезать.

    Когда стемнело совсем, а на затянутом облаками небе не было видно даже звезд, отряд выехал в поле. Пересчитав и проверив людей, поскакали вдоль речки. Пару раз прямо из-под копыт шарахались в кусты какие-то оборванные, безоружные люди, на них никто не обращал внимания. На рассвете расположились на привал в роще вблизи большого села. Трое разведчиков, спешившись, бесшумно прокрались к крайним избам.

    Вскоре они вернулись, притащив с собой насмерть перепуганного мужичонку. От него узнали, что в селе ночуют фуражиры самозванца, человек с десять. Всеми местными делами управляет данщик, живущий на боярской усадьбе. В политику он не вмешивается, и без спора поставляет провиант любому проходящему мимо войску. Запасы боярских кладовых тут же восполняются нещадным обиранием мужиков. Но поскольку данщик все же отводил от села откровенный грабеж и всеконечное разорение, относились к нему неплохо.

    Роль негласного доглядчика самозванца выполнял местный корчмарь. Явился он в село вместе с поляками первого лжеДмитрия, поселился на пустующем постоялом дворе и завел торговлю хмельным. Сам вроде не поляк, лицом черен, по нашему говорит с акцентом. Любых наезжающих в село фуражиров корчмарь поил без платы и вместе с ними шастал по крестьянским избам. Больше помалкивал, но совал свой нерусский нос в каждый хлев, в каждую кладовую. Все обо всех теперь знает, у кого сколь добра и скота, кому надо покупать лошадь, у кого дочь-невеста, пора справлять приданое, а денег нет. Прошло всего три года, а уж не осталось на селе двора, который не был бы ему должен, и крестьянского хлеба и убоинки шло корчмарю едва ли не больше, чем даньщику. Хуже того, подбивал нехристь молодых девок вести гулящую жизнь с проезжими, от того пошли на селе дурные болезни, свары в семьях и неподобие невиданное от века.

    Часового фуражиров бесшумно сняли казаки. Вскоре восемь бунтовщиков лжеДмитрия понуро толпились с повязанными назад руками. Девятый, самый прыткий, с раскроенной башкой и уже раздетый до исподнего, валялся в углу двора.

    Трубецкой с отвращением взглянул на пленников. Велел отвести в сторону двух поляков. К оставшимся шести обратился со словом: - Кто из вас желает отречься от Вора-самозванца и служить царю Всея Руси Василию Ивановичу?

    Один, с виду турок, в богатом грязном кафтане, издевательски рассмеялся и сплюнул под ноги князю. Его тут же затолкали в дальний угол двора к полякам. Из оставшихся пяти, к русским согласились перейти четверо.

    - Ну что ж, - с усмешкой сказал Трубецкой, - Верность царю доказать надобно. Мы знать должны, что вы не сбежите в первую же ночь. Сейчас вам вернут сабли, рубите обоих поляков и закоренелых изменщиков. Кто не согласен, того мы сами тотчас порешим. А чтоб свидетель правого суда остался, турка мы вашего к лжеДмитрию отпустим. Пусть он там пораскажет, как новые верные царские слуги бунтовщиков порубали.

    Через пару минут все было кончено. Четверо недвижных тел осталось лежать на дворе. Отряд Трубецкого пополнился новыми четырьмя бойцами. Отпущенный русскими, не верящий своему счастью, бунтовщик-турок, петляя, побежал к роще. Там его, вдали от глаз бывших сотоварищей, и зарубили казаки атамана Кондрата. Даньщика, чтоб впредь служил верно, на глазах у мужиков заставили накинуть петлю на шею корчмаря. Довершая дело, нахмуренный воин выбил чурбак из-под ног кровопийцы. Плотно позавтракав, отряд поскакал дальше.

    На следующую ночь в шалаш князя Трубецкого зашел Александр - один из молодых десятников отряда.

    - Не любо мне когда безоружных рубят, Дмитрий Тимофеевич.

    - Ты о четырех пленных? Или о сотнях тысяч русских людей, что поляки да предавчики погубили?

    - Знаю все, Дмитрий Тимофеевич. А все ж на душе муторно.

    - Как по твоему, Александр, у нас был другой выход? Может с собой в рейд их тащить прикажешь? А если сбегут? Эх, Саша. Я ведь тоже не зверь, твои сомнения понимаю. Раньше сам таким был, пуще злобы врагов своих, боялся руки в крови измазать. Случай разрешил сомнения. Однажды в церкви, на Пасху, открылась мне простая истина. Смотрел я на фреску, Крещение Руси изображающую. Все как положено нарисовано - Равноапостольный Князь Владимир Ясно Солнышко, жена его - царевна Византийская, церковный причт с крестами и иконами, толпы народа по пояс в воде Днепра крещение принимают. А по сторонам - плотным строем, несокрушимой стеною, с лесом копий над головами - дружина княжеская. С такой силой не поспоришь, больным не скажешься, в бег не ударишься - догонят! Таких разудалых воинов, как у Владимира - не только на Руси, во всей Европе не было! Потому и крещение принимал народ всем миром, оттого и стала наша страна называться Святая Русь. Свершилось бы такое без воинов дружины княжеской? Не ведаю! Наверняка ведь и кочевряжились порою язычники, иных и древком копья подгонять приходилось, иные с топором из дверей выскакивали, и из-за изб из лука постреливали. Но куда там! Крестились все как миленькие!

    Да и решение принять христианство, я уверен, князь не однажды со своими воинами обсуждал. Сам в летописи читал: “Владимир любил дружину и думал с нею о строе земском, о ратях, об уставе земском”. Так то.

    Потому, думается мне, воинам дружины Владимировой от бога много грехов простилось. Самого то князя Православная Церковь в веках святым и Равноапостольным прославила. Уверен - часть той славы и его дружинникам перепала.

    Воин не монах, в походе пост соблюдать не будешь, да и помолиться не всегда успеешь. Я уж не говорю, что почасту мечь в крови пятнаешь, и сердце от жестокости увиденной черствеет. Но не даром на Руси святых да архангелов на иконах воинами изображают! Служба воинская - наше с тобой Родине и вере православной высокое служение. И для себя я иной судьбы не желаю. Понял ли меня, Александр?

    - Понял, князь! Спасибо за науку, Дмитрий Тимофеевич!

    На третий день в отряд Трубецкого пробрался гонец с вестями от основных сил русских. Не осмеливаясь преследовать более сильную царскую армию, Самозванец лжеДмитрий Второй повернул к Можайску и осадил невеликий русский гарнизон, запершийся в монастыре святого Николая. Связанная приказом не вступать в бой с бунтовщиками, русская армия продолжала отступать, даже не пытаясь помочь осажденным.

    Один Трубецкой повел свой отряд к Можайску, надеясь хоть вылазкой в тылу отвлечь внимание нападавших. Но подойдя к городу, князь узнал, что все кончено. Посадские рассказали, как вкатив тяжелые пушки на соседний холм, вновь приставшие к лжеДмитрию поляки открыли такой огонь по монастырю, что оставшиеся в живых русские воины сложили оружие. Самозванный царик въехал в монастырь, поклонился чудотворному образу Святого Николая и повел полчища вперед, к Москве. На защиту столицы поспешил и отряд Трубецкого.

    Тем временем в украинских степях объявился еще один Вор, самозванный сын усопшего царя Федора Ивановича, под именем Климентий.

    1 июня 1608 года войско лжеДмитрия Второго, сильно увеличившееся по пути за счет шатающихся меж двор воровских людишек, подошли к Москве. Видя явные успехи самозванца, вновь прибыли к нему на помощь, в надежде на гульбу и наживу, многочисленные отряды польской конницы. Бравые паны не обращали больше никакого внимания на полулицемерные призывы польских послов в России не рушить мир между двумя державами.

    Поначалу войско лжеДмитрия перешло реку Москву и стало лагерем в селе Тайнинское. Русский царь Василий Шуйский убедился наконец в тщетности переговоров и развязал руки московским воеводам. Дворянская конница перехватила несколько обозов самозванца и серьезно потрепала неорганизованные отряды гулящих людишек. С поляками покамест связываться опасались. Князю Трубецкому в первых столкновениях участия принять не удалось - за самоуправство на походе и ночной рейд Дмитрий Тимофеевич был подвергнут опале и вместо приличествовавшему ему воеводского поста, под строжайшим надзором состоял в Большом полку простым ратником.

    Жаждущие московских богатств паны подталкивали лжеДмитрия к штурму столицы. Сгруппировав все боеспособные части, прежде всего поляков, в одну колонну, самозванец двинулся на Москву в лоб. Русские заступили ему дорогу за Тверскими воротами. “Была сеча зла”, бросив в атаку польскую кавалерию, мятежники разорвали фронт русских. Но чувствуя силу отпора, идти прямо на штурм Кремля паны все же не решились. Армия самозванца обогнула город и заняла село Тушино, надолго ставшее впоследствии ставкой лжеДмитрия. Началась долгая и кровопролитная осада Москвы. “Не успели остановиться поляки на своем новом месте, как приходит весть, что московская сила, собравшись вновь, готовиться напасть на них…

    Рожинский решился предупредить нападение московских войск и напасть на московский обоз. Войско царя Василия, состоявшее наполовину из русских, наполовину из татар и других инородцев, стояло под городом, растянувшись до реки Ходынки. На Ваганьковском поле стоял сам царь Василий со всем разрядом. Его стан был окопан рвом и по рву были поставлены стрельцы и пушкари с орудиями… Начальство в московском войске распределено было так: в большом полку - боярин князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйский и боярин Иван Никитич Романов; в передовом полку - боярин князь Иван Михайлович Воротынский и окольничий князь Григорий Петрович Ромодановский…

    С 4- го на 5-е июня ночью двинул Рожинский свое войско тремя отрядами на московский обоз. Московские знатные люди спали и не ждали нападения… не готовившись к бою и внезапно проснувшись, хоть и хватались за оружие, да порядка у них не было. Поляки разгромили их, забрали весь их обоз с пушками; на протяжении пяти верст гнали бегущих победители. Но когда овиднело, то часть войска московского, та, которая стояла на Ваганькове с царем, увидела погром своих, бросилась на поляков и прогнала их за реку Химку. Московским людям не удалось, однако, вернуть ни своих пушек, ни захваченного поляками обоза“¹.

    После сражения русские воеводы подвели неутешительные итоги. Казалось бы, бой закончился вничью, по потеря пушек была очень болезненна. Стремительные атаки польской конницы как острый нож масло разрезали строй русских, царские дворянская и татарская кавалерия отворачивали, не принимая боя. Впрочем паны не стремились понапрасну рисковать головой, лишь в крайнем случае бросаясь в сечу, роль пушечного мяса выполнял приставший к самозванцу сброд бандюг и предавчиков.

    Командование русской армии тоже оставляло желать много лучшего. Многочисленные воеводы не слушали друг друга, разноречивые приказы вносили невероятный хаос в действия войска. Способных к воинскому исскуству людей затирали, лихого рубаку князя Иван Семеновича Куракина даже поначалу не назначили на воеводство. Впрочем, исправляя ошибку, царь Василий Шуйский отрядил его с сильным войском к Коломне, захваченной штурмом польским отрядом Лисовского, которому в плен достались коломенский владыка Иосиф и воевода князь Владимир Долгорукий. “На дороге между Москвой и Коломной, на Медвежьем броде, встретились они с Лисовским. Битва была упорная. Лисовский был разбит, потерял наряд; много пленных из его отряда взято. Освободили владыку Иосифа и Долгорукого. Лисовский убежал в Тушино в беспорядке.”¹. Но вскоре “…дело названного Димитрия на короткое время пошло более успешно…Суздаль отпал к Димитрию, покорились имени Димитрия Шуя, Балахна, Лух, Гороховец, Муром, Арзамас, Шацк. Стали передаваться города и волости на востоке, населенные инородцами… Нижний Новгород удержал в повиновении Василию (Шуйскому) воевода Алябьев. Этот город в то время имел уже важное значение. Он был средним пунктом восточной торговли: тут была главная таможня для товаров, плывших по Волге и, по причине разгрузки, производился обширный торг… Не поддавалась Димитрию Рязань, удерживаемая Ляпуновыми, которые ненавидели Шуйского, но не хотели менять его на “вора”¹.

    Одна надежда осталась у Московского государства - на молодого лихого воеводу Михаила Васильевича Скопин-Шуйского. Посланный царем Василием на Север, Скопин совместно со шведами, в то время воевавших с поляками, 5 мая под селом Каменкою наголову разбил сильное панское войско под командой Кернозицкого, взято было десять пушек и много пленников, 13 июля уничтожил под Тверью отряд Зборовского и освободил город, 18 августа под Калязиным разбил 12 тысяч тушинцев с приставшими предавчиками. Казалось, дело вора лжеДмитрия Второго проиграно окончательно.

    Но тут в пределы Руси вторгся со всей панской силой сам польский король Сигизмунд и осадил Смоленск.

    Тем же временем на Волге объявился очередной Вор, самозванный сын усопшего царя Ивана Васильевича Грозного, под именем Иван.

    1. Н.И. Костомаров. “Смутное Время Московского государства”.

    Войск для защиты Москвы русским воеводам явно не хватало. К тому же многие отряды дворянского конного ополчения были ненадежны, участились случаи самовольных отлучек из полков и побегов к самозванцу. В то же время неожиданно стойко бились с поляками и воровскими людишками отряды служилых татарских князей, входившие в русское войско. Осажденный в Москве, царь Василий Шуйский по совету бояр решил просить дополнительных подкреплений из Казани и от татарских мурз, кочевавших в Заволжье. В Кремле спешно собирали какую-никакую казну, драгоценную утварь и меха на подарки. С посольством, включавшим несколько прехитрых думских бояр и обрусевших татар, отправили и князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого.

    До Казани добрались без происшествий. Поскольку и русские, и отвыкшие от твердой власти заволжские татары опасались подвоха со стороны друг друга, переговоры решили вести вне городских стен, в больших кочевничьих шатрах, раскинутых по требованию русских на расстоянии пушечного выстрела от стен Казани.

    Дмитрий Тимофеевич с любопытством переступил порог шатра. Внутри стены и пол были сплош покрыты яркими толстыми коврами, с зеленым,черным и желтым орнаментом на красном фоне. Скинув у порога обувь, русские по восточному обычаю рассаживались на пуховиках и подушках у низких резных деревянных столиков.

    Тут же к Дмитрию Тимофеевичу неслышно подошел расторопный раскосый слуга с серебряной лоханью и большим кувшином, жестом предложил помыть руки. Ополоснув ладони и разгоряченное скачкой лицо теплой водой, Трубецкой утерся поданным другим слугой полотенцем и поудобнее устроился на пуховике. Жить стало намного легче. Меж тем слуги быстро расставили на столиках фарфоровые, кожаные и деревянные тарели с закусками, овощами и холодным мясом, чашки с ухой из волжской белой рыбы. Брали еду по восточному обычаю руками, ложек-вилок не полагалось. К удивлению Трубецкого, подали к столу и вино. Мурзы-мусульмане быстро опустили кончики пальцев в чаши и, стряхнув по несколько капель вина на пол, дружно выпили вместе с русскими. Сидевший рядом боярин усмехнулся в бороду и объяснил Трубецкому:

    - Глянь что мурзы творят, хитры дюже, всегда найдут выход из положения! Пророк Мухаммед сказал, что первая капля вина губит человека, так они первую на пол стряхивают, а про остальные, что в чаше остались, пророк ничего не сказал.

    Чокнувшись с Трубецким, боярин и сам довольно отхлебнул из чаши.

    - Как думаешь, боярин, пошлют нам в подмогу мурзы своих нукеров?

    - Пошлют! Поторгуются конечно для вида, подарки попросят, но пошлют обязательно. Хотя бы для того, чтоб в случае если Русь окончательно распадется, в своем распоряжении обученные и хорошо вооруженные отряды иметь. Коль отдадим Москву полякам, татары здесь Казанское ханство восстанавливать будут.

    - Чего ж до сих пор еще не восстановили? Гарнизон не велик, русских воинов в городе раз-два и обчелся.

    - Сынку Грозного, Федор Иоанновичу, царю кроткому и справедливому, спасибо скажи. При нем татарам казанским и всем остальным здесь лучше чем при ханах природных жить стало. Да и поляков и всех рыцарей западных, что с Баторием в Польшу пришли, здесь шибко не любят. Понаслышаны в Казани что цивилизованные европейцы на Украине да в южных степях творят! Но главное, Дмитрий Тимофеевич, конечно от нас самих зависит. Будет Русь сильной, а русские храбрыми и великодушными, все другие народы к нам потянуться. Оплошаем, струсим на рати, своих мужиков и посадских разорим, станем вести себя как хищники бездушные - все наперекосяк пойдет, все народы от нашей державы отложиться постараются.

    Переговоры шли по-восточному долго и неторопливо. Участия в них опальный Трубецкой почти не принимал, все больше только слушал. Меж тем слуги подали горячие закуски - только что испеченные теплые беляши и белые лепешки с острой бараниной внутри, присыпанные сахарной пудрой и сильно приправленные корицей.

    Неожиданно стражи откинули полог шатра и под барабанную дробь и звон бубнов в круг гостей впорхнули стройные бронзовокожие танцовщицы. Отбивая такт закрепленными на большом и указательном пальцах рук маленькими бронзовыми дисками, девушки закачались в центре шатра в сладострастном восточном танце.

    Музыка оборвалась так же резко как и началась. Все плясуньи, кроме двух, выбежали из шатра. Оставшиеся танцовщицы исполнили танец с саблями. Аккуратно уравновесив лезвия на голове и не поддерживая их руками, мелкими плавными шажками девушки синхронно закружившись по кругу.

    Гостям подали горячее. Трубецкому на тарелку положили целую баранью ногу, щедро приправленную специями и потушенную до такого состояния, что мясо легко можно было отщипывать пальцами. Надо отдать должное казанским поварам - такую вкусную баранину Дмитрий Тимофеевич ел впервые. Переговоры прервались совсем - и русские и татары дружно отдавали должное еде.

    Насытившись, Трубецкой отодвинул от себя тарелку. Тут же подошел слуга с кувшином теплой воды и лоханью, помог князю помыть руки. Другой слуга с узким серебряным кувшином капнул на ладони Трубецкого несколько капель маслянистой жидкости, состоявшей, судя по приятному запаху, почти целиком из розового масла. Дмитрий Тимофеевич с удовольствием потер ладони одна о другую и смочил лоб. Что-что, а приятно проводить время на Востоке умели и любили.

    Краем глаза Трубецкой увидел, как молодой богато одетый мурза с цепким внимательным взглядом что-то энергично втолковывает осоловевшим боярам, время от времени не то клевавших носом, не то в знак согласия кивавших бородами. “Ну и послов подобрал себе Шуйский” - поразился Дмитрий Тимофеевич. - “Всего на свете обычно бояться, самостоятельного решения принять не могут, но стоит выпить, так совсем осторожность теряют, ишь уши-то поразвесили! Не удобно, видите ли, ни в чем мурзе отказать! Ничего, я им эту идиллию сейчас порушу” - вмиг решил Трубецкой, поднимаясь с подушек и направляясь к боярам.

    Очень быстро разговор с мурзой Дмитрию Тимофеевичу с вопросов об уступке земель и выплат денежного довольствия удалось перевести на дела торговые и обиды, чинимые поволжским купцам в Европе. Татарский князь неожиданно горячо поддержал высказывания Трубецкого:

    - Поляки что с лжеДмитрием пришли и купцы иудейские свободу торговли в Поволжье установили, так? Значит продавать у нас все имеют право и пошлин с них брать не моги! Покупать товары и на Запад отправлять тоже без всяких ограничений хотят, иначе какая же это мол свобода торговли? Так почему ж нашим купцам в Польше и в немецких городах вообще торговать не дают? Квоты установили, мол больше определенного количества ни икры, ни коней, ни шерсти из Поволжья продавать не разрешено. А чтоб бумагу достать, что товар купца татарского в квоту попал - надо в Варшаву ехать, по канцеляриям таскаться, а там у немцев да иудеев все куплено! Даже взятки не помогают! Вот и приходиться продавать свой товар вроде как из-под полы и за бесценок. Другой пример: медь на Русь из Швеции да из балтийских городов привозят. Так король шведский на медь монополию объявил, разрешает покупать ее иноземцам только с казенных складов по ценам намного выше рыночных. За покупку у частных лиц - штраф, конфискация товара и из страны высылка. И в любом суде по делу торговому что в Швеции, что в Польше татары да русские всегда виноватыми оказываются, за все штрафы платить должны. Вот тебе и свобода торговли! Вот она - цивилизованная Европа!

    Татарский князь с досады с размаху хватил кулаком по столику. Зазвенела посуда.

    В тот же день переговоры увенчались успехом. Через три дня татаро-башкирское конное войско выступило на помощь осажденной Москве.

    Трубецкой не в силах был поверить в очевидное - его сын, пятнадцатилетний Василий, стал законченным наркоманом. Начиналось вроде бы с шалостей - ну курил он в огороде с холопами по перенятой у европейцев привычке коноплю. Гадко и подумать об этом, ведь сотни лет у южнорусских деревень поля конопли для делания веревок выращивали, а дурью никто не баловался. Выпивали крепко по праздникам, это да, но чтоб такое?

    Давно уж отодраны все дворовые, и кто курил, и кто потворствовал, приставлены к юноше строгие дядьки, а Василий все шлялся по базару, тайком покупал у азиатов какую-то зеленую пасту, а потом нетвердо держался на ногах, падал с коня, не понимал чему учил дьячок в школе. Стали пропадать в доме то серебряная чарка, то кинжал с дорогой рукоятью, а то и просто кафтан или шелковая рубаха. Запертый в палате, через несколько часов Василий начинал кататься по полу, кусать руки. Приглашенные иноземные лекари говорили, что привычки этой еще никто сам по себе не бросал, советовали держать юношу взаперти и давать зеленой гадости понемножку, чтоб только из ума не выжил и в ломку не окочурился. Вот так и проглядел сына в царском дворце сидючи, да в походы похаживая князь Дмитрий Тимофеевич. Отказываясь верить в свою беспомощность перед лицом беды, Трубецкой мучительно искал выход - как спасти Ваську.

    Твердо решив выяснить, где сын достает дурь, Дмитрий Тимофеевич для начала наведался в его школу, располагавшуюся в простой избе при Алексеевском монастыре у Крымского брода. Отправляли теперь туда Василия не иначе как под присмотром, в сопровождении двух строгих дядек (на случай если один за какой нуждой отлучиться, чтоб второй всегда на месте был!).

    Верхом доехав до монастыря, Трубецкой сразу приметил сторожившего трех лошадей одного из дядек, весело балагурившего с какой-то по-простому одетой девкой. Не в меру румяное лицо, блестящие глаза и безудержное бахвальство явно выдавали грех наставника сына. “Да он с утра уж пьян!” - поразился Дмитрий Тимофеевич. - “Конечно, будет оправдываться что “для сугреву”. А что делает девка в мужском монастыре?” Но больше всего князю не понравились двое восточного вида купцов в халатах, вроде бы без дела присевших на корточки у стен трапезной.

    Молча бросив повод коня враз потерявшему всю веселость дядьке, Трубецкой отворил дверь избы и зашел внутрь. Из полутемных сеней окинул взглядом классную комнату. Сын Васька сидел за столом и вроде бы внимательно слушал учителя.

    К удивлению Дмитрия Тимофеевича, урок вел дьяк Иван Безобразов, прославленный на Москве лихоимством и прошлой усердной службой лжеДмитрию. Но за ученость и знание европейских языков царь Василий Шуйский его простил и теперь вовсю использовал в дворцовых делах и для особых поручений. “Взыскан из холопов за великую злость к людям“ - говаривали о нем москвичи. “Вишь ты, теперь и дворянских детей учит” - подумал Дмитрий Тимофеевич. Урока он решил не прерывать, с распросами подождать до перемены. Невольно прислушался.

    “Коронуют русских царей Шапкой Мономаха, по преданию якобы полученной из Византии” - скривив рот и нарочито растягивая слова, саркастически вещал дьяк. Ох и не понравился его тон Дмитрию Тимофеевичу! Безобразов продолжал - “Но мы то с вами цивилизованные люди, потому должны знать, что никакая это не корона Ромейских¹ православных императоров, а богатая татарская шапка, подаренная ханом Золотой Орды своему верному холопу, вассалу и даннику - Московскому князю Ивану Калите”.

    - А ведь врет дьяк! - про себя возмутился Трубецкой. - Начиная с двенадцатого века пишут на Руси в летописях, что Шапка Мономаха - древняя корона византийских цезарей, врученная в качестве дара, указывающего на божественное происхождение царской власти, киевскому князю Владимиру Мономаху, сыну византийской царевны и внуку Ярослава Мудрого. Это потом, когда в условиях татарского ига авторитет правителя стал определялся степенью восточной роскоши его окружавшей, Иван Калита приказал искусным арабским ювелирам отремонтировать и украсить золотым узоречьем древнюю, строгих лаконичных форм, уже тогда 300-летнюю основу короны.

    Меж тем Безобразов продолжал лить яд коварных речей в детские души. - Только угодничанием перед татаро-монголами смогли московские князья выдвинуться на первое место на Руси. Все потомки Александра Невского не только были прославлены кровожадностью и мздоимством, но и жестоким обиранием народа при сборе дани извечным врагам всех цивилизованных стран - мусульманским ханам Золотой Орды. Сам-то Александр Невский названным братом стал чингизиду Сартаку, по некотором известиям мусульманство в Орде принял. Внук его Юрий на сестре золотоордынского хана Узбека женился, и за то первым из московских Рюриковичей стал Великим Князем Всея Руси. Грозный Иван, кровопийством своим прославленный, чуть вместо себя на престол касимовского царевича татарина Симеона Бекбулатовича не посадил! Ну ладно, это я все так, к слову, урок сегодня о дворцовом обиходе Русских царей. - Безобразов криво усмехнулся и заговорил опять: - На молитву семья монарха ходит в свою домашнюю церковь, Благовещенский собор. Сильно почитаются невежественными боярами и лапотными мужиками нашей отсталой страны образа иконостаса, особенно диисусного чина, написанные якобы Феофаном Греком и праздничного чина - приписываемые Андрею Рублеву. Однако разделять самообман простецов у нас нет оснований - все оригинальные иконы погибли во время многочисленных пожаров Кремля, последний из которых случился всего сорок лет назад, во время набега крымских татар на Москву. - Опять врет, гад! - отметил Трубецкой. Во время пожаров священство и народ первым делом образа спасали, прежде драгих одежд и убранства церковного! Этот предавчик Безобразов специально детям голову дурит!

    От ярости чаще застукало сердце, захолодило в груди, кровь волной прилила к лицу. Свирепым медведем князь Дмитрий Тимофеевич ввалился в классную горницу.

    - Не слушайте его, молодцы! Врет он, предавчик Руси Святой! Сами поглядите в Благовещенском соборе на образа Иоанна Крестителя, апостолов, архангелов. Возможет кто из современных богомазов создать такую возвышенную красоту? Вы посмотрите на лицо богоматери - вроде и скорбное оно, и краски Феофан использовал темные, а только изнутри лик словно светиться! Потому как в семь слоев, не смешивая цвета, премудрый Грек образ Пречистой нарисовал. Да и доски икон сами о своем возрасте свидетельствуют - двести лет им, в 1405 году от рождества Христова писаны. И про шапку Мономаха врет дьяк, и про князей и царей Московских. В вас, русской знати, будущих правителях страны, презрение к своей истории и тем самым, к своему народу воспитать хочет. Ведь нельзя любить народ, не уважая его предков. Горе правителям, свой народ презирающим, ведь люди начнут платить им тем же. Такие правители, ищу поддержку хоть в ком-то, неизбежно превратятся в прислужников иноземцев, а для своей страны - в изменников.

    От взгляда Трубецкого не укрылось, что испуганный его внезапным появлением, Безобразов первым делом схватился за карман. Вплотную подступив к дьяку, левой рукой Дмитрий Тимофеевич ухватил того за бороду и повалил грудью на свою вытянутую правую руку. Крепко обхватив Безобразова за поясницу, оторвал от земли и перевернув, несколько раз встряхнул в воздухе.

    Четыре увесистых кошеля, глухо звякнув, выпали из карманов дьяка на пол. Отшвырнув мало что соображающего предавчика в угол, Дмитрий Тимофеевич взял один из них и высыпал на стол содержимое.

    - Смотрите, молодцы - польские денарии. Вот чем за клевету на Русь предавчикам платят! Да и денарии не простые, особые! Видите, слева от бюста короля буковки восточные - то на иврите надпись иудейская! Польша ныне только по-названию панской осталась, почитай все хозяйство в руках у иудеев! Ну ка, кто у вас тут в арифметике силен, подходи к столу - считай монеты.

    Белобрысый отрок лет десяти подошел к князю и брезгливо разгребая монеты одним пальчиком, быстро счел их.

    - Тридцать, дяденька.

    - Вот, смотрите молодцы! Тридцать денариев в кошельке, да кошельков четыре. Иуде за предательство Христа жрецы храма Иерусалимского тридцать серебренников заплатили, тридцать шекелей по иудейскому счету. По счету греческому шекель равен тетрадрахме, тетра - четыре в переводе, то есть тридцать серебренников - ста двадцать драхм. По счету римскому, драхма равно денарию, то есть тридцать серебренников - сто двадцать денариев! У гада Безобразова, что на реликвии Руси клепает, тоже четырежды тридцать - сто двадцать денариев в кармане лежали. Вот цена его истин ученых, вот цена клеветы на Русь - тридцать Иудиных серебренников! А кто платил ему, сами понимайте, молодцы, чай не маленькие!

    Ох и не понравилась Дмитрию Тимофеевичу школа при монастыре! Подосланный дьяк, нетвердо стоящий на ногах, вроде как вновь обкуренный сын Васька, бухарцы у дверей, с утра пьяный дядька. И все-то у нас на Руси так, никому ни до чего дела нет, кругом бардак, развал и пьянство. Пока русские порядок в своем доме не наведут, ни сами жить по-человечески не будем, ни ворогов иноземных побить не сумеем!

    Тем временем на Дону объявился еще один Вор, самозванный сын усопшего царя Федора Ивановича, под именем Федор Федорович.

    1. Ромеи (Римляне) - называли себя византийцы, граждане Восточной Римской Империи.

    Однажды вечером, Трубецкой лишь с одним верным воином пешком отправился в Замоскворечье. На неприметной улочке открыл незатворенную щеколдой дверь и зашел в избу. В сенях проворный холоп принял от князя шубу и шапку и тотчас проводил в горницу.

    - Заходи, заходи, дорогим гостем будешь, князюшка - с лавки поднялась красивая, высокая и очень молодая женщина, одетая в простое, но нарядное платье. - Не чаяла я увидеть тебя в гостях, а радость нежданная всегда сильнее.

    - Отчего ж не чаяла?

    - Слух идет, что ты нас, бабенок веселых, не жалуешь. Выбить вон из Москвы, как и польскую свиту лжеДмитрия, грозился! Вот и сейчас, смотрю я на тебя, князюшка, нет, не сладко провести времечко ты сюда пришел - ишь глаза то какие суровые да внимательные. Али дело какое до меня есть?

    - Умна, девка! Не даром о тебе слухом Москва полниться. Говорят пригожее да горячее тебя нету, болтают и еще много разного, а что правда, что ложь - не ведаю. Давай прежде чем к делу перейти, ты мне о себе расскажешь.

    - Что рассказывать тебе, князь? Зовут Настасьей, сама с Путивля, отец - купец, без вести пропал, мать загуляла. Жила то у родни, то бродила меж двор Христа ради, теперь вот на Москве устроилась, наконец свой угол заимела.

    - История понятная, Настя. Давай мы с тобой баклажку франкского разопьем, я с собой принес, заодно и о деле потолкуем. Прикажи холопу на стол подать чего ни то.

    - За вино спасибо, князюшка. За закуску будет ли чем заплатить у тебя?

    - За мной не пропадет, Настя! - Трубецкой достал из кармана просторного кафтана баклажку и налил красного вина в стоящие на столе кубки. Будь здорова, девица веселая!

    - И ты будь здрав, князь!

    Молча выпили. Трубецкой заговорил вновь. - Молодца одного охмурить надо, Настя. Любовь такую жаркую с ним закрутить, чтоб он несколько дней из постели не вылезал. Подсажу тебя к нему на пиру как якобы дворянскую дочь с Украины убеглую, родственницу свою дальнюю.

    - Бедновата у меня платье для боярышни, князюшка!

    - Одежду тебе всю новую выдам, и побрякушек на шею и в уши навешу сколь положено. После все себе оставишь. И вот еще, задаток - Трубецкой бросил на стол глухо звякнувший немалый кошель с монетами.

    - Не много ли платишь, князь? Жалеть потом не будешь о своей щедрости?

    - Бери, бери! В кошеле не серебро, золото! Золотые копейки чекана царя Василия, которые по гривеннику с наддачей на базаре идут.

    - Что-то тут неладно, князь! За мое ремесло столь не положено. Говори начистоту, что затеваешь! Я девушка хоть и веселая, но не душегубка, на татьбу не пойду!

    - Эх, Настасья, не разбой у меня на уме! Сын мой, Василий, наркоманом сделался. Хочу через тебя его от дури отучить. Сможешь свершить сие?

    - Попробовать можно. А вдруг не понравлюсь я ему?

    - Ну да, как же, покажи мне парня которому ты не понравишься! А он с девками дела еще вообще не имел, голова с полоборота кругом пойдет. И пойми вот еще что, девушка веселая. Не к распутству тебя толкаю, а к любви. Пусть лишь к любви сына своего к тебе, и ненаоборот, все ж греха в том нет. А коли ты хоть одну душу христианскую спасешь, к примеру сына моего от наркоты отвадишь, значит не зря ты жила на белом свете, не зря крест на груди носишь. А уж за наградой я не постою, по гроб жизни помнить буду, всем обеспечу.

    Все случилось, как и планировал Трубецкой. Сын Васька в Настю врезался по уши, несколько дней из горницы, отведенной ей в доме, молодые почитай и не вылезали. Сунувшемуся было проведать выгодного клиента слуге дуреторговца-бухарца приставленные стражи переломали все кости.

    Со следующей недели Василий вовсю скакал на охоту вместе со старшими братьями, палил из пистолей, учился рубиться на саблях. В планируемый на осень поход Дмитрий Тимофеевич решил взять сыновей с собой.

    Князь щедро наградил Настасью и обещал хорошо платить в будущем. Велел лишь следить, чтоб никакой дури у Василия в помине не было. Казалось, все шло хорошо, но не раз Трубецкой заставал веселую девицу Настю в слезах. А через месяц она и вовсе ушла со двора, якобы на базар, и не вернулась.

    Несколько дней Василий бродил мрачнее тучи. К дури однако не потянулся, под присмотром дядек рыскал по базарам и трактирам, все выспрашивая и выискивая. Трубецкой не препятствовал, наказав сопровождавшим следить чтобы парень не попал в серьезную передрягу. Неожиданно, в ночь на пятый день, Василий тоже исчез со двора. Из оружейной горницы пропала знатная сабля татарского князя и пара пистолей.

    Одному богу известно как распросами, хитростью, а где и силой, Василий нашел и силком привел назад в отцовский терем Настасью. Лишь стороной дошли до Дмитрия Тимофеевича слухи о буянстве и насилии свершенными в Замоскворечье над трактирщиком и холопами лихим не то разбойничком, не то загулявшим боярским сыном. Слава богу, обошлось без смертоубийства. На все расспросы о синяках и ссадинах Василий лишь отмалчивался.

    А утром следующего дня бухнулся вместе с Настей отцу с матерью в ноги. Мол жить друг без друга не можем, благословите, не то убежим опять, а с батюшкой одним, чтоб обвенчал, уж сговорено. Сурово распрошенная сразу после того княгиней наедине, Настасья лишь ревела, ругала Дмитрия Тимофеевича что сгубил ее молодую душу, сорвала с себя и бросила на пол все драгоценности. Просила вывести со двора, да так, чтоб не ведал Василий. Мол любит его, но понимает что никакая она девка гулящая ему не пара, оттого и сбежала раньше, чтоб сердце себе не надрывать, оттого и просит отпустить сейчас на все четыре стороны.

    После криков, слез, божбы и ругани всех присутствующих, Дмитрий Тимофеевич одним духом осушил немалую чарку франкского и хватил кулаком по столу. Василию велел охолонить и собираться вместе с братьями на войну, Настасье - жить в доме по-прежнему и учить польский, при случае обещал представить ее на Москве как плененную дочь шляхтича, что было все же более правдоподобно, чем самозванная боярышня с Украины; а пока обоим заткнуться и слушать отца с матерью. Встречаться молодым не возбранялось.

    Наедине с женой Трубецкой лишь махнул рукой на ее попреки, и сказал следующее.

    - Мать, ну что ты их ругаешь? Ваське пятнадцать, ей - восемнадцать, ты думаешь они что-нибудь соображают? Княжеска честь, княжеска честь - что, лучше бы если он от дури под забором сдох? А что в девку втрескался наш княжич, так с кем в юности не бывает? Ты о том подумай, что на нынешних молодых обрушилось. Вокруг развал, вместо учения и славы их все в грязь толкают. Почитай ни страны у них нет, ни жизни путевой, ни будущего. И вина в том не их, а кой-кого из нашего поколения. Ведь не из-за пацанов дворовых Васька к дури приучился, за их спиной хитрый взрослый стоял. И не сама Настя веселой девицей стала, кто-то к разврату толкал и прибыль на том поимел. Все грехи мира на плечи наших детей взвалены! А они молодцы, не сломались, держаться. Все сделаю, чтоб помочь им устоять под бременем этим тяжким! И сбросить в подходящий момент ношу треклятую. Не шутка это - все грехи мира! Но ничего, господь милостив…

    Тем временем в заволжских степях объявился Вор, самозванный сын усопшего царя Ивана Грозного, под именем Август.

    Глава 13 Государь Всея Руси Василий Иванович Шуйский и его окружение.

    В царском тереме пир горою. Гости потеряли счет переменам блюд. Уж выпиты немалые чаши за царя, царицу, брата царева, за одоление на супостатов и самозванцев, за веру православную. Настало время новой здравицы. Сам царь поднялся с трона с чашей вина в руке.

    - Здоровье славного воеводы нашего, доблестного князя Михаила Васильевича Скопин-Шуйского! В знак нашей царской любви жалуем его этой чашей - Василий Иванович отпил вино и передал подарок ловко оказавшейся под рукой невестке Екатерине, жене своего брата Дмитрия. Бережно приняв подарок, она самолично понесла его Скопину. По чину воеводе Михаилу Васильевичу полагалось допить вино, и приняв чашу, поблагодарить за царскую милость.

    Но случилось непотребство. С лавки поднялся вдрызг пьяный князь Трубецкой и, чуть не по головам пирующих, полез к Скопину.

    - Мишенька, друг ты мой дорогой, дай я тебя поцелую. Дождался, витязь ты наш, милость то какая! - Дмитрий Тимофеевич повис на шее Скопина. Выбитый из рук воеводы царский подарок полетел на пол, вино разлилось.

    - Совсем упился князь, на воздух его надо, на воздух - сочувственно подсказывали окружающие.

    Трубецкой с трудом отлепился от Скопина и, пьяно загребая руками, навалился на стол. Блюдо с птицей и пара достаканов полетели на пол. Не удержавшись на ногах, Трубецкой плюхнулся на лавку и склоняясь на бок, оперся рукой об пол.

    - Пошли, Дмитрий Тимофеевич, пошли - Скопин потащил Трубецкого из палаты.

    На воздухе князь враз отрезвел. - Слушай меня, Михаил! Не пьяный я, комедию на пиру царском ломал, тебя спасти желая. Лучше уж мне на всю Русь пьянчугой прослыть, чем дозволить тебе пить вино поднесенное невесткой царской, женой брата его, достойной дочерью Малюты Скуратова, не к ночи будь помянут. Наблюдал я за ней, как чашу несла. За руками ее не уследишь, все в перстнях и рукава летника широкие, а вот лицо ее мне не понравилось. Пару раз она быстро так по сторонам зыркнула, а потом потупилась и все в пол смотрела. Не похожа робость такая на обычную манеру дочери главного опричника царского! Вот, смотри Михаил, я с пола из лужи с вином ножку куриную подобрал. Сейчас мы ее собаке скормим. Пса жаль, а тебя, Михаил, еще жальче. Коль окажусь неправ - ругай меня, можешь в морду дать за то, что царский подарок испортил.

    Трубецкой бросил куриною ногу собаке. Обрадовавшись редкому подарку, пес на лету подхватил ножку и тут же обгладал до косточки. Несколько минут князья простояли молча. Впрочем ждать пришлось недолго - собака, припадая на все четыре лапы, побрела по двору и вдруг, споткнувшись, завалилась на бок. Из оскаленной пасти хлынула кровь и пена.

    - Гляди, Михаил, на дар дочки Малюты Скуратова! Месяц назад твой царь пол-России просрал, сегодня чуть не позволил убить лучшего русского воеводу - тебя то есть. Что завтра будет, Михаил?

    - Завтра я поведу русскую армию на самозванца. А потом буду готовить ее к походу на поляков.

    - А если Василий снова самозванца атаковать запретит? Мирные переговоры затеет? О безвинных жертвах войны слезу пустит? О страданиях мирного населения разглагольствовать будет?

    - На все воля божья, Дмитрий Тимофеевич!

    - Михаил, ты ж тоже из рода Шуйских! Прав на престол не менее Василия имеешь. И вся армия под твоим началом.

    - На что ты меня толкаешь, Дмитрий Тимофеевич? Советуешь на помазанника божия руку поднять?

    - Ладно, князь! Зная тебя, другого ответа я и не ждал. Один ты такой на Москве остался - доблестен и прям невмеру. Об одном прошу - берегись отравы, не пей, не ешь с родичами своими Шуйскими!

    - Буду беречься, Дмитрий Тимофеевич! И о том как спас ты меня сегодня, никогда не забуду!

    Вернувшись к себе, Трубецкой тот час же велел позвать недавно произведенного в сотники Александра.

    - Такие вот дела, Саша. Только что царева невестка на пиру пыталась отравить воеводу Скопин-Шуйского. Я тому свершиться не дал, выбил чашу из рук, пьяным притворился. Мыслю, всеконечной опалы мне теперь не миновать. Ну и черт с ним! Царь Василий пол-России отдал самозванцу, западные города -Польше, Карелу да Новгород - шведам. Убьют Скопина - и Москву сдаст. Такому государю служить смысла нету. И себя, и нас, и Русь погубит. Мыслю я к царевичу Дмитрию перебираться.

    - Как же это, Дмитрий Тимофеевич?

    - А что, чем царик не государь? Поляки от него к Смоленску подались, человек он решительный, если возмет Москву, сильным царем станет, повышибает иноземцев вон из России.

    - Не по душе мне это, Дмитрий Тимофеевич.

    - Неволить не буду, силком с собой не потащу. Только ты уж тогда из Москвы в наши края подайся, иначе заарестуют тебя здесь слуги царские.

    После внезапной кончины 23 апреля 1608 года мужественного защитника русской земли воеводы Михаила Васильевича Скопин-Шуйского русский народ сложил такую песню:

    У того ли было князя Воротынского

    Крестили младого княжевича,

    А Скопин князь Михайло кумом был,

    А кума была дочь Малютина

    Того Малюты Скуратого…

    В те поры она дело сделала

    Наливала чару зелена вина,

    Подсыпыла в чару зелья лютого,

    Подносила чару куму крестовому.

    А князь от вина отказывался:

    Он сам не пил, куму почтил.

    Думал князь - она выпила,

    А она в рукав вылила…

    От меду князь не отказывается,

    Выпивает стакан меду сладкого.

    Как его тут резвы ноженьки подломилися.

    Его белые рученьки опустилися…

    “Ой ты гой еси, матушка моя родимая!

    Сколько я по пирам не езжал,

    А таков еще пьян не бывал;

    Съела меня кума крестовая,

    Дочь Малюты Скуратова! “

    Он к вечеру, Скопин и преставился.

    Тем временем в Астрахани объявился еще один Вор, самозванный внук усопшего царя Ивана Грозного, под именем Лаврентий.

    Глава 14 Не верь самозванцу, Дмитрий Тимофеевич!

    Шестой уж год пустошила и раздирала русскую землю смута. По всей стране шайки неизвестно кому подчинявшегося вооруженного люда грабили и правых, и виноватых. Ко всем прочим бедам добавилась еще и боярская измена. В Москве князь Роман Гагарин, Григорий Сумбулов и Тимофей Грязной собрали толпу буянов, силой ворвались к патриарху Гермогену, потащили на Лобное место, где стали требовать поддержать бунт против Шуйского или хоть не вмешиваться. Зачитывали подметные грамоты: “Князя Василия Шуйского выбрали на царство одною Москвой, а иные города того не ведают, и князь Василий Шуйский нам не люб; из-за него кровь льется и земля не усмиряется; что бы нам выбрать на его место иного царя?”.

    Патриарх понимал, что власть царя Шуйского, при всей своей слабости и бездарности - единственная на Руси, сохранявшая хоть видимость законности, потому твердо ответил бунтовщикам: “До сих пор Москве ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и никакие города не указывали, а указывала Москва всем городам. Государь Царь и Великий князь Василий Иванович всея России возлюблен, избран и поставлен Богом и всеми русскими властями, и московскими боярами, и вами, дворянами, и всякими людьми всех чинов, и всеми православными христианами, да изо всех городов в его царском избрании и поставлении были в те поры люди многие. И крест ему целовала вся земля, что ему, Государю, добра хотеть, а лиха не мыслить. А вы, забыв крестное целование, немногими людьми восстали на Царя, хотите его без вины с Царства свести, а мир того не хочет, да и не ведает, да и мы с вами в тот совет не пристанем же. А что, если кровь льется и земля не усмиряется, то делается волею Божиею, а не царским хотением”. Сказав это, патриарх удалился в свои покои, никто не посмел его задерживать. Толпа устыдилась. Послышались крики: “Смута против Царя делается по наущению литовских людей! Изменники хотят сдать Москву Тушинскому вору!”. Видя настроение народа, бунтовщики разбежались.

    Но не долго продолжалось спокойствие. Дороговизна съестных припасов вызывала возмущение и войска, и простонародья. Знатные люди сговаривались об измене. Ровно пять месяцев спустя, 17 июля 1610 года власть царя Василия Шуйского пала в результате дворцового переворота. Московские бояре заключили в монастырь и постригли бывших царя и царицу, а корону Руси решили предложить Владиславу, сыну короля польского, ставя лишь условием чтоб тот принял православие. Окончательно предавая интересы страны, московская знать разрешила разместить в Москве польский гарнизон. Изуверившееся во всем, много раз преданные и проданные, разобщенные и лишенные руководства, русские люди старались просто выжить - занимались ремеслом и мелкой торговлей, ковыряли небогатую землю, а то и просто пьянствовали не просыхая на последнее.

    Польский король Сигизмунд осаждал в это время Смоленск, мужественно обороняемый жителями и немногочисленными русскими ратниками. В лагерь оккупантов прибыли посланники от московских бояр-изменников. Но не перевелись еще на Руси люди, готовые биться с интервентами. К князю Трубецкому, в лагерь лжеДмитрия Второго под Калугой была послана тайная грамота. Бросая в пути загнанных лошадей, прокладывая себе путь где золотом, а где и саблей, несколько раз чуть не погибнув, боярский сын домчал-таки в стан Трубецкого.

    - Гонец с грамотой к князю Дмитрию Тимофеевичу.

    - Кто таков будешь, молодец? - насупясь спросил старшой стражников, как бы невзначай положив руку на рукоять сабли.

    - Боярский сын Иван Головин, от князя Василия Голицина, из под Смоленска.

    - В шатер к Дмитрию Тимофеевичу пускать не велено. Давай грамоту, передам Самому, а ты пока отдохни с дороги.

    - Князь Голицын наказал вручить грамоту лично в руки. Передать велел, что дело спешное и тайное.

    - Вот что, сын боярский. Сабельку ты пока нам оставь, пистоли тоже. Уж не взыщи, обыскать тебя также придется, без того к воеводе пускать неможно. Покажи ка кстати грамоту.

    - Вот, смотри, скреплено личной печатью князя Голицына!

    Через пару минут гонец предстал перед Трубецким. Дмитрий Тимофеевич молча принял пергаментный свиток. Проверив, сломал печати. Быстро пробежав глазами, повеселел лицом и усмехнулся в бороду. Стянул с пальца блеснувший дорогим камнем перстень и протянул гонцу.

    - Носи, заслужил, сын боярский. Спасибо тебе от меня и всего русского войска. Отдохни да сосни малость с дороги, а вечером прошу ко мне, на ужин. Расскажешь что слышно под Смоленском и что на дорогах твориться.

    Отпустив гонца, Трубецкой распорядился - Александра и атамана казаков Кондратенко ко мне. Только без шума, по умному вызывайте, чтоб в лагере никто не проведал.

    Через полчаса воеводы собрались у стола с расстеленной картой московских предместий.

    - Друзья, мы получили возможность одним ударом покончить со смутой. Сегодня я предложу царевичу Димитрию атаковать и уничтожить засевших в Кремле поляков. Мы возродим на Руси сильную власть и самодержавие!

    - Дмитрий Тимофеевич, никогда он этого не сделает. С поляками у него мир.

    - Знаю что мир. Но наш Дмитрий хочет быть царем. А царем на Руси станет тот, кто победит оккупантов и воссоединит страну. А уж Рюрикович ли то будет, Шуйский или наш Дмитрий - нам без разницы. Момент сейчас самый удачный. Смотри, Александр, у поляков на подступах к Москве полков нет. Значит помочь гарнизону они не смогут. Князь Голицын пишет, что Тайнинскую башню охраняет отряд набранный из боярских холопов. Он с ними не мало бражничал, за жизнь толковал, понял - люди надежные, клейма негде ставить, за серебро родную мать продадут. Старший их правда упирается пока, но с десятниками почитай уже сговорено.

    Из Тайнинской башни подземный ход к Москве-реке ведет, к тоннелям водозаборным. Через него наш отряд проникнет в Кремль. Стена обращенная к Москве-реке охраняется слабо, приступ оттуда не ждут, потому сходу нас никто не остановит. Неожиданной атакой уничтожим польскую знать расквартированную в посольском приказе, покончим с гетманом Гонсевским на дворе Годунова. Гарнизон окажется без команды. Одновременно через Водяные ворота в Кремль войдут отряды Димитрия. Мы освободим Москву. А кто владеет Москвой, тот правит Русью!

    - Продаст нас Дмитрий, князь, вот увидишь! Чует мое сердце, продаст!

    - Александр, мы в Калужский лагерь Дмитрия пришли не за свою шкуру дрожать, а за Русь сражаться. Будь он хоть сам черт, полки то у него казацкие да русские. Ему деваться некуда - будет вынужден брать Москву и бить поляков.

    - Твой Дмитрий, князь Трубецкой - жидовин -заметил казачий атаман Кондрат.

    - Полно пустое болтать, атаман. Слухи то, для неграмотных мужиков распускаемые.

    - Не слухи, Дмитрий Тимофеевич. У царевича в шатре книги на иврите. Я на слово никому не верю, сам во всем убедился. У боярина Троекурова по вечерам командиры собираются, из книгочеев, вроде бы о божественном баять. Я к ним и прибился. Только о вере они странно как-то речи ведут. Все больше Ветхий Завет обсуждают, пятикнижие Моисеево. Чтоб понимать лучше якобы, тексты переводят, из каких-то книг и свитков на тарабарском языке. Их каждый раз в шатер все новые приносят. Спросил что за книги - молчат. Но меж собой их Талмудом называют. Я и решил проследить потихоньку откуда их таскают. Оказалось - прямиком из шатра царевича.

    - Ну и что с того, атаман?

    - А то, что самозванец этот пострашней поляков будет. Сказано в Откровении святого Иоанна Богослова: “Знаю твои дела… и злословие от тех, которые говорят о себе, что они Иудеи, а они не таковы, но сборище сатанинское”.

    - Мы с тобой, атаман, свою судьбу с царевичем повязали. Другого выхода у нас нет. Придется рассчитывать на него в наших планах, жидовин он или не жидовин.

    В тот же день претендент на престол Всея Руси Дмитрий отдал войску приказ о выступлении. В Москву с инструкциями и грамотами к патриарху Гермогену с просьбой дать денег послали попа Харитона.

    Тем временем у донских казаков объявился Вор, самозванный сын усопшего царя Федора Ивановича, под именем Мартынка Второй.

    Кабак на Ваганьковском холме, напротив Кремля, близь Крымского брода, славился у москвичей хорошей едой и высокими ценами. Внешне он мало отличался от прочих питейных заведений - простая бревенчатая изба, срубленная на склоне к реке Москве, вот только не было у дверей постоянной толчеи оборванного гулящего люда, да не валялись на дворе как попало упившиеся пьяницы.

    Отворив тяжелую входную дверь и скривившись от винного духа, поп Харитон уверенно вошел в полутемную горницу. Неспешно перекрестившись на иконы, уселся у стойки содержателя кабака - целовальника.

    - Бог в помощь, молодец.

    - Здравствуй, батюшка. Что выпить-закусить изволишь?

    - Подай-ка, молодец, штоф зелена вина, да белых грибочков маринованных, лука репчатого туда не жидясь накроши. А чтоб не опьянеть мне, грешному, баранинки запеченой принеси, славная я слышал у тебя баранинка. Соль на стол ставить не надо, дорога она ныне-то, я свою соль в тряпочке принес, уж не обессудь. Да квасу запить мне жбанчик.

    - В момент подадим, не сомневайся. А расплатиться у тебя будет чем, или как?

    Харитон молча выудил из кошеля и положил на прилавок тускло блеснувшую золотую копейку. Целовальник нахмурился. Мала сия монета на вид - меньше грамма золота в ней, да цена велика - десяти серебряным копейкам равна, за двадцать таких золотых на Москве крепостного человека купить можно. Откуда у попа такая ценность? А вдруг фальшивая?

    Выудив из ящика острую стальную иглу, целовальник воткнул ее в монету. Острие легко вошло в мягкое, чистопробное золото. Кивнув священнику и убрав монету в ящик, целовальник без слов выставил на прилавок штоф водки и чарку. Приказал принести еду услужающему человеку.

    Выпив по- первой, Харитон огляделся. В кабаке было занято всего пара столов -место, как видно, было не бойкое.

    - Что-то питухов не много у тебя, молодец.

    - А питухи к нам и не ходят - дорого.

    - Почему ж дорого у тебя?

    - Провизию на базаре покупаю, а там сам знаешь, цены. Подвоза к Москве почти совсем не стало - на всех дорогах разбойнички орудуют. И водку я не сам гоню, а как положено, на государевом винокуренном заводе получаю, да как другие кабатчики не разбавляю, дурмана не подмешиваю. От того и недешево. Но на жизнь не жалуюсь, немало ко мне завсегдатаев заходит. Солидные все больше господа, и покушать вкусно любят, и поговорить спокойно. Пьяни, что глотку дерет, здесь почитай и не бывает, такие в других кабаках околачиваются.

    - Что ж, и поляки у тебя бывают?

    - Нет, поляки не заглядывают. Часто на них стали нападать посадские люди, даже в Белом Городе паны появляться опасаются. Гарнизон из Кремля почитай и не выходит. Ну да не нашего ума это дело. Скажи, батюшка, как тебе сдачу с золотого давать - сейчас серебром или еще как-нибудь перекусить ко мне наведаешься? За мной не пропадет, угощу на славу.

    - Отчего не наведаться? Славная у тебя баранинка, да и водка крепкая. Только уговор у нас с тобой такой будет. Вот ты сегодня мне не верил, деньги вперед требовал, потом мою монету проверял - не фальшивая ли. Так дальше дело не пойдет. Ты, государев целовальник, в уважении к моему сану людям пример являть должен! Вот к примеру, зайду я к тебе на днях со своим духовным чадом, так ты нам все самое лучшее на стол сразу подавай, без моего приказа, и о деньгах речи не веди, как будто кормишь-поишь меня со спутником из уважения. А я после с тобой сполна расплачусь. Договорились, молодец?

    - Договорились, батюшка.

    Два дня спустя в том же кабаке поп Харитон крепко загулял с сотником дворянской стражи Тайницкой башни. Кабатчик выставил на стол уже третий штоф водки. Прикончив щи, мясное жаркое, пироги и копченую рыбу, собутыльники вяло ковыряли деревянными ложками гречневую кашу со шкварками.

    - Ну и службу ты себе подыскал, сын боярский - подзуживал батюшка Харитон. - Лучше не придумаешь! Сиди себе на башне, поплевывай, на речку любуйся. Широка река Москва, ни один ворог с твоей стороны на стены не полезет. Спокойно, хорошо! Это тебе не обозы от разбойничков охранять, не в Белом Городе с посадскими драться.

    - Ты, поп, не болтай о чем не знаешь. Мое дело ратное, где поставили, там и стою.

    - Так я и не спорю. Только что вы, сто здоровых лбов, в одной башне скучились, там двух дозорных и то много будет. Лучше бы шишей-разбойничков поприжали маленько, грабеж и татьба и днем, и ночью, оттого подвоза к Москве нет, все вздорожало.

    - Глуп ты, поп! Важней поста на Тайницкой башне, почитай во всей Москве нет. Коль обложат вороги город, как воды на всех жителей напасешься? Потому и прорыты от башни сей тайные ходы к реке Москве. А ниже по течению, выводиться в речку и сточный канал из Кремля - подземный ход в рост человека. Все это от ворога пуще глаза беречь надобно.

    - Что ж тогда поляки твою сотню в Тайницкой башне своими людьми не заменили? Они ж русским ни в чем не верят, у всех ворот панскую стражу расставили.

    - А не сказывал никто полякам о ходах тайных. Я и воины мои Руси служим и законной власти, в отсутствие государя - боярской думе. Сказали нам принять поляков - приняли, но докладывать им обо всем я не обязан.

    - Странно у тебя получается, сын боярский. Сообщать полякам важные сведения ты не хочешь, а сторожишь Москву для Владислава Жигимонтовича, сына короля польского, которого бояре нам в цари прочат.

    - А что я могу сделать, коль никто из своих князей на престоле не усидел? Да и не мудрено - ни порядка у нас, ни денег, ни войска путного, одно воровство, разбой да пьянство.

    - По моему разумению, сотник, любой русский на престоле будет лучше иноверца поганого.

    - Что ты мне предлагаешь? Бунтовать? Рубить бояр-изменников? На, держи саблю - иди, руби! Ах, не умеешь? А хрен ли, ты, старый, тогда выступаешь? Хрен ли прибрел в Москву из своего захолустья и меня здесь жить учишь? Вы, духовные, известное дело, католиков боитесь, потому и народ с дворянством к неповиновению подталкиваете! А ты что такое русский бунт знаешь? Да когда Болотников с шишами под Москву подступал, всех дворян вырезал от мала до велика, я две недели к Кремлю пробиться не мог, все дороги перекрыты были. По лесам и болотам скрывался, такого насмотрелся, столько трупов перевидал - вовек не забуду. Когда дворянскую конницу в панцирях наконец увидел - целовать их готов был. Потому любой власти на Руси, какой бы плохой она не была, до последней капли крови служить буду! А всех шибко смелых, что Смуту раздувают, я б своими руками передушил. И первого - Пожарского твоего! То же мне, герой-воевода! С гарнизоном Зарайска со всей польской армией и казаками западноукраинскими воевать надумал. Пару приступов отбил, но все одно города не отстоял, только людей положил понапрасну.

    - Что ж вы, войско, когда царя Шуйского свергали, его не защитили? Какой бы плохой не был - законный был государь, на царство венчанный.

    - Что значит не защитили? Я могу выступить только по приказу. Войско - на то оно и войско, надо мной - боярин, над боярами - воевода. Если начнем рассуждать да сами действовать - это уже не войско будет. Думаешь легко мне моих ратников в узде держать? Ныне все не о службе, только о деньгах думают. Даже десятники у меня - за серебро да водку мать родную продадут…

    Понимая, что сотника ему не уломать, батюшка Харитон решил действовать через его подчиненных.

    Через день Харитон снова сидел в том же кабаке, на сей раз с десятником из Тайницкой башни. Дело шло на лад - за тысячу рублей и пожалование дворянства ратник соглашался связать командира и пропустить подземными ходами русское дворянское ополчение под командованием князя Трубецкого и православных казаков внутрь Кремля. От Тайницкой башни рукой было подать до Посольского приказа, где квартировали польские воеводы, их надлежало перебить в первую очередь. Кроме того, отдельный отряд проникший в Кремль по сточному каналу, намеревался атаковать двор Мстиславских, где тоже засели оккупанты. Серебро, необходимое русским повстанцам, обещал выделит Православный Патриарх Ермоген.

    Только вот беда - не нравился десятник батюшке Харитону. Ни манерой ехидно похахатывать над своими же мрачными шутками, ни склонностью подвыпив, нести похабщину. Но дело сделано - отступать от задуманного было поздно.

    Все случилось не так, как задумали русские. Батюшка так и не понял, кто же их сдал. Может полякам подали весть из лагеря лжеДмитрия, а может предателем оказался десятник или один из его воинов. Всех их нашли порубленными в башне - то ли честно погибших в бою, то ли просто поляки убирали свидетелей, чтоб самим завладеть деньгами. Самого батюшку Харитона схватили тотчас после передачи серебра десятнику.

    Потрескивающее пламя факелов кое-как освещало обширное подземелье. В крупные камни стены вделана дыба, рядом на столе - кнут, клещи, березовые веники, которыми жгут узников.

    На скамьях, вдоль стен парились в собольих шубах длиннобородые бояре и несколько поляков в легких богатых кафтанах-кунтушах.

    Расхмылившийся дюжий палач в малиновой рубахе вплотную подступил к батюшке Харитону.

    - Ох и побили тебя паны, поп! Не умеют деликатно работать! А ты, небось, храбреца корчил, ничего им не сказал? Ничего, милок, мне все раскажешь!

    - Не знаю, чего от меня хотите. Зачем мучаете? Лучше сразу порешите - чем так-то.

    - Легкой смерти хочешь, поп? У меня просто так не отделаешься! Ты еще на коленях ползать будешь, о смерти молить! Что за руку то держишся? Сломали тебе ее, или отбили просто? Дай сюда посмотреть!

    Палач быстро схватил ладонь Харитона и поднес к глазам.

    - Ой, паны, ой непутевые! Три пальца попу поломали. И не добились ничего. Не знают, неразумные, что главное не пальцы ломать, главное - с уже сломанными работать. Вот так, вот так, ты мне все скажешь!

    Харитон кричал, извивался от боли, стремился выдернуть руку, но палач как клещами впился в ладонь, и крутил, мял, раскачивал уже сломанные пальцы.

    - Кто тебя послал? Кто дал денег? Говори, все равно ваше дело проиграно!

    - Слуга Мстиславского на Москве денег дал. Вы его поспрашайте, боярина, ой больно!

    - Что ж ты врешь гад! Всем известно что боярин Федор Мстиславский польскому королю лучший друг на Москве и слуга верный. Нехорошо, поп, невинного человека оклеветать хочешь! Лучше думай, поп!

    - Ой больно! Извиняйте меня, оговорил я Мстиславского. Ничего не знаю, ты мне сам, мил человек, подскажи что говорить, я все подтвержу, только не мучайте меня больше!

    Один из сидевших на лавке бояр встал, пьяно шатнулся, удержался на ногах оперевшись на посох и прохрипел севшим голосом: - Ты о патриархе Ермогене расскажи, думается мне, здесь без него не обошлось.

    - Патриарх Ермоген, Ермоген денег дал - c готовностью согласился Харитон. - Все скажу!

    - Так, так. Вот это уже интересно - оживился боярин. - Что ж, сам патриарх тебе деньги дал?

    - Сам, и наградить обещал за службу.

    - Когда это было и где?

    - Здесь в Кремле, в патриаршем тереме, в Покров.

    - В Покров говоришь? - переспросил боярин.

    - Аккурат в Покров - подтвердил Харитон.

    По знаку боярина, палач размахнулся и с силой ударил Харитона по лицу. - Опять врешь, гад. И-эх, а еще духовный, готов правого и виноватого оговаривать. На Патриарха вот напраслину возводишь! Всем известно, его Святейшество Ермоген в Праздник Покрова Пресвятой Богоматери к Владимирским угодникам за нас грешных молить ездил, а ты на него клепаешь! Но ничего, сейчас все раскажешь!

    Палач мигнул помошникам. Заломив руки за спину, Харитона вздернули на дыбу.

    - Говори, кто денег дал?

    - Кошелев, Кошелев, в лагере под Калугой.

    - Ну вот, давно бы так. Какой Кошелев? У кого он служит - у Трубецкого, у Зарутского?

    - У царевича, под Калугой, самый доверенный человек.

    - У какого царевича? У Вора Тушинского что ли?

    - У царевича Димитрия. А вы, вы холуи иноземные, в аду, вместе с Иудой, в огне вечно гореть будете!

    Сколь не пытали после батюшку Харитона, от своих слов он не отсупился.

    От тех жестоких времен сохранился польский документ, повествующий об этих событиях. Ответ второй литовско-польских послов Московским послам под Смоленском. 1610 г.

    “А в том же часе… изымав попа-лазутчика, который с грамотами смутными от вора с Калуги неоднова прислан был… Попа пытали, не тайно, но созвав много дворян, и гостей, и старост, и соцких, и тот поп в распросе и на пытке сказывал, что де князь Василий Голицын, идучи под Смоленск, с дороги к вору тайно в Калугу писал… Да и то сказывал поп, что де вор по ссылке со многими московскими людьми умыслил: пришед войском под Москву, войти в Кремль-город отреки Водяными воротами и тайниками, которые там вымурованы суть, и… людей польских и литовских, кои вместе стояли…побить… И поп за то по приговору боярскому на кол посажен, и тую мову свою смертию окончил и закрепил.”

    Поляки попались на уловку батюшки Харитона.

    11 декабря 1610 года один из главных разорителей русской земли, “Тушинский Вор”, самозванец лжеДмитрий Второй был убит крещеным татарином Петром Урусовым, к которому накануне из польского лагеря прибыл его отец, Ураз Махмет. Выяснилось при этом и истинное происхождение Тушинского Вора. “После смерти лжеДмитрия II в его вещах нашли талмуд, письма и бумаги, писанные по-еврейски”¹.

    Патриарх Ермоген тайно продолжил мужественную борьбу за Святую Русь.

    Р. Г. Скрынников. “Лихолетье”

    Москва, Кремль, год от рождества Христова 1610.

    Все было как всегда, все та же мягкая шелковая ряса, привычная тяжесть патриаршей панагии на толстой золотой цепи, благоговейная внимательность слуг, иереев и дьяков. Ермоген по-прежнему жил в патриарших кремлевских палатах, среди любимых икон и привычного дорогого убранства. Он был умерен в еде, но для гостей еще пышнее и богаче стал его патриарший стол во время трапез - поляки и новоявленные бояре, получившие титул от лжеДмитрия Второго, набиваясь на дружбу, чуть не каждый день присылали бочонки токайского и рейнского вина, кадки волжской икры и копченых целиковых осетров. Распоряжения Ермогена по-прежнему почтительно выслушивали, записывали и исполняли еще реже чем раньше. Так уж повелось на Руси в начале семнадцатого века, начиная с последних лет царствования Бориса Годунова, что у каждого завелось свое мнение, исчез страх божий в людях и подчиняться духовной и светской власти стало считаться глупо и едва ли не постыдно. Теперь, когда развал страны дошел до логичного завершения, Кремль и столицу оккупировали поляки и изменники, его, русского патриарха, только выслушивали, а все дела всегда вершили по-своему.

    Вечерами и по утрам воскресений, в часы не занятые службой, слух Ермогена терзал отдаленный гул органа и нестройное хоровое пение на латыни. Выстроив костел в Кремле на месте запустевшего двора усопшего государя Бориса Годунова, поляки специально не закрывали двери во время месс и орали гимны во всю мощь отполированных горилкой глоток.

    Но что мог поделать он один, пожилой, смертельно уставший, содержавшийся фактически под домашним арестом, со всех сторон окруженный предателями Православный Патриарх, когда разбито и разбежалось русское войско, нет на престоле царя, изменила знать, всяк думает лишь о своей голове и кармане, оккупированы иноземцами приграничные города - Новгород, Смоленск, отделились земли Украины и порубежных казаков?

    Насчет власти “цивилизованной” Польши Ермоген не обольшался, он помнил слова понаехавших оттуда иудеев-купцов: “Дайте нам контроль за деньгами страны, и нам не важно кто будет сидеть на троне!” На троне в Польше сидел король Жигимонт (Сигизмунд по латыни), а всей казной Руси распоряжался пока “возлюбленный друг великого Короля Польского Федька Андронов со товарищами”. Только вот надолго ли?

    Но его, патриарха Ермогена, пока ведь никто не трогал! Коль есть шанс спастись самому, может так и надо, как предыдущий русский царь Василий Шуйский - тихо сидеть в Кремле, молиться по-возможности Богу, спокойно наблюдать как отпадают от Руси область за областью, город за городом, как жгут и превращают в костелы храмы и церкви на Украине, как души людские одна за другой улавливают в сети сектанты и католики? Ведь при первой же попытке сопротивления его и немногих верных иноков просто уморят! Так не лучше ли уцелеть, чтоб хоть молитвой и утешением облегчить участь гибнущего народа?

    Ермоген уж раз чуть не погиб, ввязавшись в политику. Спас, не выдал на пытке, посланный к русским повстанцам с грамотами верный батюшка. Но догадываясь, откуда ветер дует, снаряжая гонца к королю Жигимонту, засевшие в Кремле поляки дали Патриарху прочесть свое донесение. И предупредили на будущее, чтоб ни во что кроме церковного распорядка не вмешивался.

    Конечно Ермоген понимал, что глупо браться не за свое дело. Во-первых, не должно церкви вмешиваться в мирские дела. Во-вторых, не ему, бесхитростному и прямому, сговариваться с людьми, посылать тайные грамоты, скрытно сбирать деньги на православное войско. Не ему! Но тогда кому же?

    Он знал, что свершат оккупанты, если их не остановить, уже в ближайшие годы. Точно так же действовали католики в когда-то православно-языческой Литве, на Западной Украине и в Молдове (бывшей Красной Руси, Великом Княжестве Галицком).

    О нет, никто не будет людей насильно перекрещивать в католичество, расказачивать и разрусифицировать (хоть и такое возможно!) Просто объявят Свободу Совести, понастроят на папские деньги костелов, с красивой органной музыкой, с прельстительными картинами смазливых девок, нарисованными несравненными итальянскими живописцами. Пригласят из Европы деятельных пасторов, всегда готовых помочь, материально - бедным, советом и рекомендацией к власть имущим - богатым, станут бесплатно учить русских детей в воскресных католических школах (количество то серебренников у Папы немеренное!). Воеводами и боярами станут назначать впредь только нехристей, католиков и приспособленцев, которым лишь бы набить карман, а там хоть трава не расти. Постепенно станет иноверной вся русская знать, понаедут на Русь другие народы и русские, православные люди исчезнут, как исчезли в Литве, как исчезли на Красной Руси, превращенной католиками в Молдову и западную Украину. Будут другие люди, другие города и может быть, другая речь. И НЕ БУДЕТ БОЛЬШЕ НИКОГДА НИ ЗОЛОТЫХ КУПОЛОВ ЦЕРКВЕЙ, НИ ИКОН, НИ КОЛОКОЛЬНОГО ЗВОНА, ни бородатых степенных мужиков, ни русоголовых детей, ни добрых молодцев - косая сажень в плечах, ни катающихся с ними на масленицу в санях розовощеких смеющихся русских девушек.Исчезнет все, что любим мы, русские!

    Со стен, со старинных икон нарисованных РУССКИМИ изографами, и Спас Ярое Око, и скорбная Богоматерь, и добрый Никола молча внушали Гермогену: НЕТ! ЭТОГО НЕЛЬЗЯ ДОПУСТИТЬ!

    Потому во все концы необъятной Руси полетели его, патриаршьи грамоты. Гермоген призывал русских людей “целовать крест стоять за дом Пречистой Богородицы и за чудотворные мощи, за святые Божии церкви и за православную христианскую веру… не целовать креста польскому королю, не служить ему и очистить Московское царство от всех поляков и литовцев”³. Потому восстали города, пропадали на русских дорогах гонцы и фуражиры поляков. Вдохновляемые православным духовенством, русские люди готовились к смертельной схватке с изменниками и оккупантами.

    После ареста батюшки Харитона и провала замысла захватить Кремль, отряд Трубецкого спешно отходил от Москвы. На ночлег разместились в глухом лесном монастыре. Расставив стражу и расположив людей, Трубецкой согласился отужинать с настоятелем. Плотно закусив и тяпнув с досады пару чарок крепкого монастырского меда, Трубецкой решил, что пора наконец отдохнуть и самому, лишь попросил игумена дать почитать на сон грядуший какую-нибудь книгу.

    Расположившись в отведенной ему келье, Дмитрий Тимофеевич снял вернее платье, и прилег на приготовленную постель, поставив свечу в изголовье. Из коридора послушался приглушенный голос, что-то втолковывающий стражнику, дверь отворилась и молодой монашек принес обещанную книгу в кожаном с медными застежками переплете. Александрия - прочитал Трубецкой, летопись походов Александра, царя Македонского.

    Одна за другой переворачивая толстые пергаментные страницы, Дмитрий Тимофееевич углубился в чтение. Спать расхотелось - нервное напряжение и горечь от очередного поражения не давали расслабиться.

    Вдруг из книги на одеяло выпали два тонких, мелко исписанных листа бумаги.

    Камни Храма - прочитал Трубецкой заглавие, выведенное крупными, в завитках буквами. Не иначе переписчик книги или один из монахов вложил меж пергаментными листами свою рукопись.

    Заинтересовавшись, Трубецкой развернул лист бумаги и поднес к глазам.

    

    “И когда выходил Он из храма, говорит Ему один из учеников Его: Учитель! посмотри, какие камни и какие здания! Иисус отвечал ему в ответ: видишь сии великие здания? Все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне”. Евангелие от Марка, глава 13.

    Прикрыв глаза ладонью от слепящего солнца, Кесарь удовлетворенно следил, как клюв стеноломной машины намертво вцепился в камни кладки на самом верху городской стены. Посыпалась штукатурка и, отделившись от соседей, огромный каменный блок рухнул вниз. Иудеи еще могли отстоять стену, заклинив клюв или перерубив бревно, на которое он был насажен, именно поэтому Кесарь и приказал разделить метательные машины легиона на три батареи. В то время как две отстрелявшись перезаряжали, третья всегда была готова к залпу. Сто пятьдесят катапульт и столько же баллист выставил славный Аполлониев и Верный XV легион под стены осажденного Иерусалима. Больше половины солдат сейчас, обливаясь потом, в кровь стирая руки, под отравленными иудейскими стрелами натягивали канаты, налегали на рычаги, крутили тяжеленные ручки блоков, закладывали в чаши баллист связки дротиков и камни.

    На гребне стены появилась и ринулась к клюву машины толпа одетых в несуразные лохмотья иудеев. Залп батареи. Рой римских дротиков, камней и свинцовых шариков был настолько плотен, что врагов буквально снесло со стены внутрь города, лишь несколько недвижных тел осталось лежать меж зубцами. Снова какие-то люди, на сей раз прикрываясь шитами, бегут к клюву. Залп очередной батареи. Новые камни отваливаются от стены, брешь становиться шире и глубже.

    У южной стены не менее успешно действовал Неустрашимый имени близнецов Кастора и Поллукса X легион. Скоро, очень скоро, серебряные орлы Рима победно взлетят на стены Иерусалима!

    По существу, восстание иудеев против владычества Римской Империи оказалось обречено с самого начала. О да, конечно, жрецы храма надеялись на помощь богатых общин Александрии, Антиохии и Италийских городов, заручились за немалую мзду у воинственных парфян - нынешних правителей Персии, обещанием вторгнуться в пределы Рима. Замышлялось, не мало ни много, отторжение от Империи всех азиатских провинций. Но устрашенные появлением на Востоке 8 лучших римских легионов под командованием непобедимого Веспасиана, парфяне не посмели начать военные действия. Александрийская община не отвечала на призывы восставшего Иерусалима о помощи, зато вовсю, не без выгоды для себя, поставляла римской армии продовольствие. Не присоединилась к восстанию и Галилея, область завоеванная иудейским царем Иегудой-Аристобулом в 105 году до рождества Христова, причем все жители были тогда насильно обращены в иудейство¹. Считаемые первосвященниками Иерусалимского храма за своих, сами галилиеляне видимо придерживались иного мнения о своем роде-племени.

    Римской армией, осаждавшей Иерусалим, командовал Кесарь Тит Флавий Веспасиан, или просто Тит, как его называли легионеры. Сын императора Веспасиана от первой жены Флавии Домитиллы, до Иудейской войны он служил в Германии и Британии, где прошел добротную военную подготовку римского офицера, а в предыдущем, восемьсот двадцать втором году от Основания Рима (69 н.э.) был провозглашен Кесарем и соправителем Империи. Иудеям было без шансов…

    Тит мельком взглянул направо. На вершине соседнего холма, в трех полетах стрелы от ставки кесаря, все так же неподвижно стояла, опираясь на посох, высокая одинокая фигура в черных лохмотьях. Три дня назад оборванца задержали на дальних подступах к городу солдаты отцепления, и готовились уже, отведя в овраг, прикончить по-тихому, как поступали в те дни со всеми подозрительными аборигенами, но странные речи оборванца, неплохо изъяснявшегося на латыне, так понравились легионерам, что они решили доставить его к трибуну. Выяснив, что перед ним отшельник - фанатик какой то местной секты, долгие годы проведший в одиночестве в пустыни, трибун тоже заинтересовался его словами и доложил о задержанном префекту XV легиона. Криво усмехнувшись пророчеству отшельника, префект решил порадовать Кесаря. Однако на Тита горячечная речь отшельника не произвела впечатления.

    - Храм Иерусалима будет разрушен, так что не останется здесь камня на камне? Кто поведал это тебе, отшельник? - надменно спросил Кесарь. - Ах твой бог Иисус, распятый сорок лет назад? Незаурядный видно был человек, что удостоился такой участи! Но посуди сам, зачем мне разрушать такое великое здание? Я превращу храм иудейского ветхого бога в святилище величайшего живого божества, непобедимого императора Римской Империи, моего отца, Кесаря Веспасиана! Мы выкинем из храма всю рухлядь фарисеев и каббалистов, установим прекрасные греческие статуи и заставим всех вас поклоняться гению императора. Не умеете - научим, не хотите - заставим!

    Все же что-то заинтриговало Тита в словах отшельника и, повинуясь внутреннему импульсу, Кесарь повелел оставить его при ставке, поручив охрану задержанного двум сменяюшимся каждые четыре часа легионерам.

    Иерусалим переживал свои последние дни. В городе занимались пожары, все новые и новые бреши появлялись в стенах. А потом был штурм и последний бой на улицах, и пожар храма, на восточной стене которого иудеи в суматохе опрокинули на себя чан с расплавленным свинцом, подготовленный для обливания атакующих римлян.

    Горело все - драпировки и позолоченные деревянные рельефы, запасы благовоний и гиганская библиотека свитков. Жар огня был настолько силен, что хранимая в храме казна Иудеи и священные сосуды расплавились, и огненными ручьями, частично застывая на камнях, ушли в землю сквозь кладку фундамента. На следующий день легионерам пришлось выворачивать плиты пола, подкапывать основания колонн и тщательно соскребать золотые и серебряные натеки с камней. Инженеры доложили Кесарю, что необходимо разобрать крышу и поснимать перекрытия, иначе солдаты рискуют быть погребенными под развалинами. Неохотно, Тит отдал приказ о демонтаже храма, который планировал посвятить отцу-императору. Впрочем, захваченного золота и серебра по предварительным оценкам должно было хватить не только на трехлетнее жалованье легионам и триумф в Риме, но и на постройку десятка подобных зданий. Удивляться не приходилось - до начала войны каждый иудей был обязан раз в год платить на храм два денария, одно это, помимо других доходов, доставляло первосвященникам 10 тонн серебра ежегодно. И так на протяжении сотен лет…

    Следовало послать известие в Рим Императору и сенату о победе. Написать надо было что-нибудь краткое, но значительное, фразу, с которой он, Кесарь Тит войдет в историю. Как Гай Юлий Цезарь: “Пришел, увидел, победил”. Лучше не скажешь! Хотя, впрочем, вот тоже неплохой вариант: “Иудея Капта… (Иудея захвачена и их храм разрушен нами. Здесь будет Колизей!”.

    Самолично выведя строчку на куске пергамента, Кесарь свернул его в свиток и запечатал личной печатью. Вручил гонцу. С неотложными делами на сегодня было покончено. Кесарь велел привести к себе оборванца.

    - Твой Иисус был прав, отшельник, предсказанное им сбывается. Чтобы добыть расплавившееся золото, мои легионеры вынуждены разрушить весь храм, “так что не останется здесь камня на камне“. Скажи, за что распяли твоего бога, Отшельник?

    - ”Когда же увидели Его первосвященники и служители, то закричали: распни, распни Его! Пилат говорит им: возмите Его вы, и распните; ибо я не нахожу в Нем вины. Иудеи отвечали ему: мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть… С этого времени Пилат искал отпустить Его. Иудеи же кричали: если отпустишь Его, ты не друг кесарю”². “Правитель сказал: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее кричали: да будет распят… весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших ”³ - заученно и бесстрастно продекламировал отшельник.

    - Лучше бы Пилат распорядился распять первосвященников - заметил Кесарь.- Впрочем это не поздно поправить. Я велю узнать, нет ли их среди пленных. В конце концов именно они втравили всех в эту бойню. Я потерял многих солдат… И иудеи тоже…, кстати почему пленные плачут повернувшись лицом не к поверженному храму, а к небольшому строению, что сгорело дотла у восточной стены?

    - Это здание архивов, Кесарь. Там хранились генеалогии всех иудейских семей. По преданию, в роде царя Давида должен родиться мессия⁴. Люди плачут, потому что бояться теперь не узнать его и уверовать в мессию ложного. Простецы не понимают, что Богу не нужны больше их глупые генеалогии. Обманутые фарисеями, они не знают, что мессия уже был здесь, и не был признан, и был приговорен ими к распятию.

    - Ну да, это конечно был твой Иисус, отшельник?

    - Да, Кесарь.

    - Ну что ж, я не знаю, может ты и прав. Римский Кесарь не обязан разбираться в вопросах вашей веры. “кесарево кесарю, а Божие Богу”⁵.

    Скажи, что еще говорил твой бог, отшельник?

    - Христос учил: “Возлюби ближнего твоего, как самого себя”⁶.

    - Неплохо сказано, я постараюсь запомнить - пообещал Кесарь.

    Тит Флавий Веспасиан стал самым милостивым и справедливым римским императором из тех, что правили до Константина, чем не мало удивил современников, ведь в молодые годы Кесарь отличался заносчивостью, сластолюбием и буянством. Его преждевременная смерть в 81 году вызвало неподдельное горе всех граждан Империи. От Иерусалимского храма уцелела только “стена плача”, маленький участок фундамента, единственный, которого не коснулось иудейское расплавившееся золото.

    Лист бумаги выпал из уставшей руки Трубецкого. Уже засыпая, князь подумал, что позже надо послать в монастырь пергамента достаточно на переписку этого сказания или сговориться напечатать его с мастерами печатниками.

    1. Для удобства читателей, рукопись переведена на современный русский язык.

    2. Евангелие от Иоанна, глава 19.

    3. Евангелие от Матфея, глава 27

    4. Иосиф, муж Девы Марии, был потомком царя Давида (Евангелие от Матфея, глава 1). Дева Мария была родом из города Назарет в Галилеи, из этой же области пришли большинство апостолов.

    5. Евангелие от Матфея, глава 22

    6. Евангелие от Матфея, глава 22

    Глава 18 Как помочь воинам православным?

    Москва, декабрь 1610 года

    - Бог в помощь, кузнец.

    - Будь здоров, сын боярский. Заходи, садись на лавочку, отдохни с дороги.

    - Поклон тебе от князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого. Наказал он мне, как в Москве буду, прямо сюда идти, лучшего товара, говорил, нигде не найдешь.

    - И наш поклон Дмитрий Тимофеевичу. Прямой князь, на посаде его все уважают. А ты родственник ему будешь, али как?

    - Сосед. Деревенька моя в десяти верстах от его вотчины. И в ополчение мой отряд под началом князя ходил. Сейчас от него еду. Дмитрий Тимофеевич топорик свой, что у тебя купил, передает. Подточить, да лезвие подправить надобно.

    - Мой топорик, узнаю. Али сучкастое бревно боярин рубил, али на гвоздь попал - все лезвие в иззубринах?

    - Ты прав кузнец. Крепко рубил боярин. Много сучков в стране развелось, да и дубов что им служат. Таких, что и сказать не грех при встрече: “Здравствуй, дерево!”. Что ж и подправить нельзя лезвие?

    - Отчего ж нельзя, можно. Работа только муторная, чтоб по божески сделать, полдня провозиться придется. У тебя, сын боярский, расплатиться будет ли чем?

    - Не боись, кузнец. - Воин бросил на прилавок веско звякнувший кошель с серебром. - Пусть подмастерье отсчитает сколь там положено. И такой же топорик я бы для себя взял. Только с ручкой попроще, мне серебро да позолота с бирюзою не к чему, а вот лезвие твое мне нравиться, подходящее лезвие.

    - Подыщем топорик, сын боярский.

    - И наконечников стрел я бы взял. Штук пятьсот.

    - А ты разве не знаешь, мил человек, что стрелы на Москве ковать и продавать запрещено? А тем кто на том попадется, поляки без лишних слов головы сносят! Злы зело. Много их фуражиров по селам мужички постреляли.

    - Да я свой, кузнец. Топорик вот Дмитрий Тимофеевич передает…

    - А я почем знаю, свой или не свой? Мало ли откуда у тебя топорик. Может ты его нашел, или в бою взял. Князь то, слышно, ранен, в деревеньке своей отлеживается.

    - Умен, кузнец. На вот, чти, грамота тебе от князя Дмитрий Тимофеевича!

    - Что ж ты сразу грамоту не передал?

    - Хотел своему отряду оружие сначала закупить. Князь, надо думать, всю лавку у тебя подчистую выгребет.

    - Ладно, сын боярский. Зовут то как? Александром? Ну а меня Николай. Давай-ка Саша пройдем с тобою в горницу, да меда выпьем за знакомство. Разговор нам, надо полагать, серьезный предстоит. Ты кошель свой прибери пока, нечего деньгам без присмотра валяться.

    По скрипучей лестнице мужчины прошли наверх. Расположились за столом, на свежеоструганных лавках. Кузнец нацедил в нарядные бело-синие восточные пиалы пенистый мед из глиняного кувшина.

    - За русских людей, сын боярский!

    - За Русь, кузнец!

    Помолчали. Первым заговорил кузнец.

    - Тебе Дмитрий Тимофеевич что в грамоте написано, сказал ли?

    - Сказал, Николай. Об оружии речь?

    - Об оружии. Просит князь прислать брони, мечи, копья и стрелы, да столько, что не только у меня в лавке, у всех кузнецов нашей улицы не наберется. Пишет Дмитрий Тимофеевич, что за все деньгами расплатиться не сможет, просит часть оплаты взять натурой - продуктами, скотом, сельским товаром… Значит так, Александр. Князю в ответ передай следующее. Как выборный от общества кузнецов, обещаю твердо - оружие для борьбы с ворогом дадим! Несусветных цен драть не будем. Освобождать Русь время пришло! Топор я Дмитрий Тимофеевичу из уважения подправлю без платы. Наконечники стрел тебе, сын боярский, за серебро скуем. Верю, не на глухарей охотиться задумал, да и мне лишняя копейка в хозяйстве пригодиться. Еще скажи князю - чтоб кузнецам голодной смертью не помереть, чтоб работа у нас не остановилась, чтоб было на что железо да уголь купить и с работниками расплатиться, пусть Дмитрий Тимофеевич хотя бы треть оружия оплатит деньгами. По крайности вместо серебра можем взять мехами, бочками медов стоялых, портнами да одежкой что поновее, в общем все что на базаре быстро толкнуть можно. Нам, кузнецам, торговлей заниматься некогда, работать надо. Вторую треть платы князь может провиантом внести. Сегодня же обойду всех кузнецов, пораспрошу кому сколько съестного припаса на зиму и скотины на двор надо. Затем князю грамотку пошлю. Вы уж, милые не подведите меня, припас не мешкая доставьте. А на остальное пусть расписку кузнецам напишет, вернет когда сможет. Да, и вот еще что - как оружие из города повезете, дуром в ворота не суйтесь, у меня спросите, кому из стражников денег дать или подпоить как следует. У нас здесь во время смуты даром что у каждого угла по стражнику понаставили - все продается и покупается.

    - Спасибо, Николай. Не от меня, не от князя, от всей Руси спасибо. И не сомневайся, Николай, как православного царя поставим, все деньги сполна вернем.

    - А будет ли у нас царь, Александр?

    - Будет, Николай! Либо русский царь на Руси будет, либо ни меня, ни князя Дмитрия ни воинов наших в живых не будет! Велика Россия, а только тесно в ней стало нам с иноземцами-оккупантами да попами католическими. Как прогоним их, ни тебя, ни твоих кузнецов не забудем! Отблагодарим по царски.

    - Твоими бы устами, Саша, да мед пить. Если бы все такие были! Сколько дворян как барсуки сидят по поместьям, и носа не кажут. А у нас, на посаде, иные говорят что при поляках жить легче, чем при своих боярах. Прежних налогов не дерут, да и как драть - кругом бардак. Сунешь сборщику малую толику, он и рад! Конечно, на улице от шляхтичей запросто в морду получить можно, порой саблей в ножнах огреть норовят, но чтоб убивали из озорства - нет, такое не водиться.

    - Николай, того, кто такие речи ведет, в морду бить надо! И спросить потом -ты человек, или жвачное животное? Что, сытое брюхо важнее чем Русь, Вера Православная, чувство собственного достоинства наконец? Кремль, весь центр Москвы стал для русского человека иноземным городом! Все для иноземцев и их прихвостней - иностранные товары в лавках и вывески на басурманском языке, продажные девки и кабаки-вертепы. А цены везде такие, что тем кто не грабит, а своим трудом живет - ничего не доступно. Все с ног на голову перевернуто. Тебя, русского человека, на Руси иноземцы уважать должны, а не швырять как нищему мелкую монетку за труд твой честный.

    - Верно, Саша. Чужеземная банда на Москве правит. Наши бояре, что от имени Шуйского и позже самоуправствовали - тоже банда. Но пусть уж меня свои бандиты обирают! Не турки с кавказцами, ни эти из Сандомира с Бердичевым, в разноцветных камзолах на сивых меринах. Скажи, Александр, как мы, люди простые, помочь можем воинам православным? Мы бы и денег дать готовы, да боимся - разворуют. Не всех же воевод как князя Дмитрий Тимофеевича знаем!

    - Это точно, Николай, разворовать могут. В наше время завсегда так - один рубль на дело тратится, другой пропадает. Беда только, который из двух на дело идет, никто сказать не может. Так что насчет денег - сам решай, давать или не давать. А как помочь русскому воинству - я тебе так скажу: Жить и работать надо, Николай. Спокойно, себя не забывая, без истерик и криков что жизнью пожертвуешь. Справное хозяйство чтоб было. Дети чтоб были в семье, и выросли бы здоровыми и смышлеными. Тогда в день, когда нужда придет, как у нас сегодня, воинству русскому помочь сможешь. И еще надо помнить - одно малое дело важнее сотни слов, мужицких сходов и стучания в грудь кулаком в застолье дружеском. Проходит русская рать через город - дай напиться воину, вынеси краюху хлеба, подкуй коня без оплаты. Выборных депутатов на Земской Собор подыскивать станут - не ленись, иди и выбирай. Да не того, кто выпить-закусить поставит, а своего, чтоб русский был, православный, а не выкрест какой перевертыш!

    И еще, по возможности помогай церкви. Ты деньгу в кружку бросишь или свечку поставишь, да сосед твой, да десятки тысяч посадских по всей Москве - вот и не запустеют божьи храмы, найдутся средства, чтоб монахи летописи вели, книги печатали, чтоб духовные люди бедным помогали и больных утешали. В жестокий век живем, до убогих и нищих никому дела нет, разве что иногда им кто монетку мелкую бросит. Одна церковь несчастным окончательно пропасть не дает. И еще другое помнить надобно. Велики заслуги православия перед Русью. Много ли дошло до нас икон Руси Киевской, драгоценного убранства да книг времен святого равноапостольного князя Владимира и Ярослава Мудрого? То немногое что сохранилось, сберегли батюшки по церквам, да монахи в монастырях. Рискуя жизнью, выносили из горящих теремов, прятали от врагов при нашествиях, не искусились продать в голодные годы и в смуту. Немало было икон, узоречья и книг в княжих теремах, да и у богатых простолюдинов на посаде. Где ныне все это? Сберечь реликвии смогла только церковь православная. Она не просто ценности, она историю и искусство Киевской Руси сохранила!

    - Все так, Александр, а все ж иной раз руки чешуться. Такое чувство, что судьбу страны без меня и без всего народа по-подлому решают. Так и хочется - размахнуться, да врезать по цивилизованной морде какого-нибудь нехристя, как молотом по наковальне.

    - Может и врежешь еще, Николай. Только момента ждать надо. Сейчас кулаками махать начнешь - и себя погубишь, и Руси не поможешь. К тому же каждый свое дело делать должен, в котором навык имеет. Ты кузнец - так куй оружие, я воин-дворянин, буду им с оккупантами биться. Священники в церквах, монахи по монастырям правду людям объяснять должны, книги распрострянять, с наставлениями об истории Руси нашей славной, о вере православной, о культуре древней, о том, как жить по совести.

    - Эх, Александр. Не верю я в книжников. Захожу я, грешным делом, иногда в государев кабак в Белом Городе, где книгочеи да сочинители-дьячки собираются. Уж каких там речей за Русь не наслушаешься! Каких прехитрых прожектов союза с мусульманами против Западных стран не обсуждается! Горлодеры и трепачи чертовы! Дальше водки да речей застольных дело никогда не идет. И пара шпиков польских тут же сидит, кто что сказал на ус мотает.

    - И я в одном кабаке часто бываю, кузнец. За окраиной, на Ярославской дороге. Доглядчиков и туда подсылали, по нынешним временам как без этого. По весне их пару штук и нашли в сугробе подтаявшем. Решили поляки действовать хитрее - в кабаке слугу подкупили, на проезжих доводил чтобы. Но как завелись у предавчика злато-серебро, как защеголял в дорогих обновках, беда с ним случилась. Волки, говорят, в лесу загрызли, а белки на верхушку ели затащили. А еще интересно то место вот почему. Народ там серьезный бывает. Остановиться проезжий удалец, поест щец, выпьет шкалик маленький, и дальше скачет. Иногда сказочку расскажет, и что за диво - все что ни поведал, то сбывается. Слышал я там, что в монастыре неком колокол набат сам собой ударил, а всех оккупантов-нехристей по всей округе и порешили. Еще слышал, что в глухой деревеньке князь Пожарский ратных людей собирает, а коль знать хочешь где, надо придти на следующий день в церковь к заутрене в полном наряде воинском, и коль наряд справный, человечек подойдет и все что нужно расскажет. Так-то дела делаются, а не с бухты барахты!

    - Заговорились мы с тобой, Александр. Ты пока перекуси, я распоряжусь. А мне в кузню пора, работа ждать не будет.

    Тем временем в украинских степях объявился еще один Вор, самозванный сын усопшего царя Федора Ивановича, под именем Гаврилка Второй.

    Земля не желала принимать на царство польского королевича Владислава. Прознав про изменнические проделки московских бояр, воодушевленные грамотами патриарха Гермогена, воеводы и народ в Нижнем Новгороде, Ярославле, Перми, Новгороде и Балахне “целовали крест стоять за дом Пречистой Богородицы и за чудотворные мощи, за святые Божии церкви и за православную христианскую веру… не целовать креста польскому королю, не служить ему и очистить Московское царство от всех поляков и литовцев”¹.

    Прокопий Ляпунов поднял на оккупантов Рязань, к русскому делу присоединились жители Каширы. Дмитрий Тимофеевич Трубецкой поднял Калугу и казаков. Калужане дали обещание идти к Москве разом с другими и сойтись под столицей в один день. В Кремле, перепуганные изменники-бояре, подбиваемые поляками, приступили к патриарху Гермогену. Михаил Салтыков, ругаясь по-черному и матерно, говорил патриарху: “Ты писал по городам, велел им собираться да идти под Москву; теперь отпиши им, чтоб не ходили!”. Мужественный Владыка так отвечал предавчикам: “Коли ты и все изменники, что с тобою, а с вами и королевские люди, коли все вы выйдете из Москвы вон, я отпишу к ним, чтоб воротились назад… Я, смиренный, благословляю их, чтоб они совершили начатое непременно, не уставали бы, пока увидят желаемое: уже я вижу, что истинная вера попирается от еретиков и от вас, изменников, и приходит Москве конечное разорение и запустение святых Божиих церквей; не могу слышать латинского пения, а латины костел устроили на дворе Бориса”¹. В ответ на слова владыки Мишка Салтыков закричал: “Я убью тебя!”, выхватил из-за пояса нож и замахнулся на Гермогена. Патриарх осенил его крестом и спокойно произнес: “Не страшусь ножа твоего, но вооружаюсь силою Креста Христова…” Мишка Салтыков упал на колени, взревел в голос от ярости, предчувствия расплаты, страха и бессилия, затем несколько раз ножом ударил в деревянные доски пола. Подхватив обезумевшего боярина под руки, ни с чем ушли от Гермогена изменники. После свершилось невиданное на Руси - патриарх был заключен предавчиками под стражу. Но и из заточения продолжал Гермоген рассылать по городам и весям пробуждающие совесть людей все новые и новые грамоты. “Посмотрите, как отечество наше расхищается и разоряется чужими, какому поруганию предаются святые иконы и церкви, как проливается кровь неповинных, вопиющая к Богу… Не ко всем пишем это слово, но к тем, которые, забыв смертный час и Страшный Суд Христов и преступив крестное целование, отъехали и изменили… всей земле, и своим родителям, и своим женам, и детям, и всем свои ближним, и особенно Богу… Вспомните, на кого вы поднимаете оружие: не на Бога ли, сотворившего вас, не на своих ли братьев?… Не свое ли Отечество разоряете?”.

    Вся страна откликнулась на зов Владыки. Русское ополчение приближалось к Москве тремя дорогами. В самой столице подготавливал восстание князь Дмитрий Пожарский.

    Методами, типичными для цивилизованной Европы (вспомним Варфоломеевскую ночь), поляки упредили планы русских. Не без совета иезуитов, иноземцы затеяли в городе резню, перебив за короткое время от шести до семи тысяч русских. 19 марта 1611 года Москва восстала не дожидаясь подхода сил ополчения. “Пожарский, захватив часть Сретинки, приказал наскоро сделать острог, около церкви Введения Пресвятыя Богородицы (на Лубянке), и стал в нем со своим отрядом и пушкарями”¹, все силы польского гарнизона и предавчиков обрушились на него. Сражение было упорным. Тут поляки решили что “Огонь и дым заставят русских оступить из своих засад; сами поляки займут тогда пепелище; им будет свободно развернуться. Гетман Гонсевский дал приказание жечь Москву. Русская летопись говорит, что этот совет подал ему Салтыков в ревности к королю, и еще больше - для собственного спасения… Наступила ночь. От пожара в Белом городе было светло так, что можно было рассмотреть иголку… Пожарский был ранен, и, упавши на землю, горько плакал о разрушении царствующего града”¹. Окровавленный, Дмитрий Михайлович произнес фразу, запавшую в памяти современников: “О, хоть бы мне умереть, только не видеть того, что довелось увидеть!”.

    Горело все - избы, терема, церкви, иконы и книги, десятилетиями собираемое добро и веками накопленное культурное наследие народа. Поляки с предавчиками торжествовали - восстание москвичей было подавлено.

    Но кара за совершенные преступления непременно настигает людей впоследствии. Наверно, как учат в церкви, особо жестоко за грехи наказывают в аду, однако воздаяние начинается уже в этой жизни. Через каких-нибудь несколько недель польский гарнизон начнет голодать, ведь огонь уничтожил и запасы съестных припасов, иноземцы и предавчики будут есть ворон, кошек, дойдет до людоедства. “Очевидец Будзило [командир польского гарнизона Кремля после Гонсевского] сообщает… невероятно ужасные подробности, которых не мог выдумать… Будзило называет лиц, отмечает числа: лейтенант и гайдук съели по двое изъ своих сыновей; другой офицер съелъ свою мать! Ссорились изъ-за мертвых, и къ порождаемымъ безумиемъ раздорамъ примешивались самые удивительныя представления о справедливости. Одинъ солдатъ жаловался, что люди изъ другой роты съели его родственника, тогда какъ по справедливости имъ должны были питаться онъ самъ съ товарищами”².

    Русское Земское Ополчение подошло к догорающей Москве 23 марта, через четыре дня после подавления восстания. Стали, загородившись телегами, у Симонова монатыря. Когда подтянулись отставшие отряды, по-прежнему огородившись телегами, “гуляй-городом”, двинулись к Кремлю. Весь польский гарнизон и предавчики под командой Гонсевского выступили навстречу, но их атака успеха не имела. Поляки начали отступать к Кремлю. Дворянско-казацкая конница бросилась преследовать противника. И в который уже раз за время войны, в решающий момент поляки бросили в контратаку свою насравненную конницу, и в который уже раз русские всадники поворотили назад не принимая боя. Казалось, с изобретением огненного боя, польская кавалерия переняла эстафету потомков Чингис-хана. Никто, ни шведы, ни турки, ни русские, ни даже татары не могли устоять против стремительных, в топоте копыт и грохоте пистольных выстрелов, сверкании сабель и доспехов атак панской конницы. Широко, от моря и до моря, от Балтийского до Черного, вобрав в себя Прибалтику, Украину, Белоруссию, Молдавию раскинулась Польское королевство, оккупировавшее теперь и Россию. Казалось, еще немного - и от Атлантики до Тихого океана будут править ясновельможные паны, насаждая везде холопство и латынство.

    Ни в степи, ни на равнине нет преград всаднику. Те народы, чья конница наголову превосходила врагов, от века владели просторами сердца Евразии, большей половиной ее территории. В те дни под Москвою, и позже под Смоленском, и на Украине решался коренной вопрос - кому суждено править от океана до океана, от тундры и студеных морей до пустынь Азии и хребтов Тянь-Шаня - полякам, русским или, может быть… казакам?

    Но люди, бившиеся под Москвой, не задумывались о проблемах геополитики, да и слова еще такого тогда не было. Это позже, лидеры наций, задумавших править миром, будут призывать единомышленников “мыслить веками и континентами”.

    А тогда, весной 1611 года, пехота земского ополчения пошла на штурм Белого города и захватила несколько башен. Несмотря на неудачу в конной сшибке, поле битвы осталось за русскими. Поляки заперлись в Кремле.

    К вечеру, до Трубецкого дошли злые вести - в бою погиб его сын Василий.

    Процитировано по Н.И. Костомаров “Смутное Время Московского Государства”, стр. 643. Будзило, Русск. Ист. Библ., I, 279, 347; также в К. Валишевский “Смутное Время”.

    “И было тогда такое лютое время Божия гнева, что люди не чаяли впредь спасения себе; чуть не вся земля Русская опустела; и прозвали старики наши это лютое время - лихолетье, потому что тогда была на Русскую землю такая беда, какой не бывало от начала мира: великий гнев Божий на людях, глады, моры… звери поедали живых людей, и люди людей ели; и пленение было великое людям! Жигимонт, польский король, велел все Московское государство предать огню и мечу и ниспровергнуть всю красоту благолепия земли Русской за то, что мы не хотели признать царем на Москве некрещеного сына его Владислава… Но Господь услышал молитву людей своих… и послал к ним ангела своего, да умирит всю землю и соймет тягость со всех людей своих”¹.

    В апреле 1611 года началась долгая, кровопролитная как для русских, так и для поляков осада Москвы. Всеми делами Земского Ополчения вершил триумвират воевод Трубецкого, Ляпунова и Заруцкого, причем Дмитрий Тимофеевич, как самый знатный из трех, подписывал все грамоты первым. При воеводах состояла походная дума из дворян и детей боярских от 25 городов, которых они являлись представителями (Кашина, Лихвина, Дмитрова, Смоленска, Ростова, Ярославля, Можайска, Калуги, Мурома, Владимира, Юрьева, Нижнего Новгорода, Пошехонья, Брянска, Романова, Вологды, Галича, Мещерска, Архангельска, Переяславля, Костромы, Воротынска, Юрьева-Польского, Болхова, Звенигорода).

    Очередная боярская дума подходила к концу. То один, то другой вельможа уже снимали горлатные шапки, утирали пот со лба, всем уж грезился вечер в своих походных шатрах, с обильным ужином, вином, холопами да скоморохами. Но тут с лавки встал Дмитрий Тимофеевич Трубецкой.

    - И еще одно дело, до меня лично касаемое, прошу разобрать, бояре. Женка у меня на дворе в Калуге живет, Настасья по имени. На днях я от себя пожаловал ей деревеньку, прошу решение сие утвердить и в служилое дворянство ее и потомков записать.

    - Дмитрий Тимофеевич, мы знаем, ты плохого не предложишь. И все ж позволь спросить, не было ли здесь дела какого стыдного, за какие заслуги женку Настасью и род ее в дворянство записать предлагаешь?

    - Если бы женка та делу нашему помогла и пять ворогов земли русской порешила - достойна она дворянства? - насупясь спросил Трубецкой.

    - Достойна, Дмитрий Тимофеевич.

    - Сама Настасья с поляками не билась, но сына моего Василия, на поле брани павшего, своей любовью от наркоты отвадила. Он ведь совсем доходил, коноплю курил, гадость зеленую жрал, что азиаты привозят, с маком что-то делал. Порой отца с матерью не узнавал. Полюбил Настасью - дурь бросил, снова человеком стал. Они два раза передо мной на колени бросались, обвенчать просили, да не мог я старый дурак допустить сыну своему, князю, на купеческой девке жениться. Думал - пусть так живут. И вот погиб Василий. Двух пеших воров саблей срубил, двух поляков свалил из пистолей. Да сцепился с ясновельможным паном, наши уж верх одержали, а они все на саблях полосовались. Искусен был в рубке поляк, Василию горло клинком перерезал. Но и сам не ушел - наши подоспели, пана стрелами изрешетили. Так что считайте от пяти ворогов Василий и Настасья Русь избавили. Воином сын погиб, а не доходягой подзаборным! Дитя Настя от него ожидает, сын будет -за Русь как отец биться пойдет, дочь будет, замуж выйдет, воинов родит. Как приговорите о дворянстве, бояре?

    С места встал сам славный победами и удалью Прокопий Ляпунов. - Нечего тут разговаривать! Отныне купеческая дочь Настасья и дитя ее будушее к служилому дворянству принадлежат. Возражений нет? То-то. Как кличут ту Настасью?

    - С Украины она - отвечал Дмитрий Тимофеевич. - Неважно как раньше звали. Пусть будет ей фамилия - Бедово. Потому как кроме краткого срока с Василием, одни беды женка в жизни видела. И вина в том не ее, а наша бояре! Отныне мы дела так вершить должны, чтоб иноземцы и сунуться на Русь не смели, чтоб нехристям да торгашам-басурманам неповадно было свои порядки у нас устанавливать, чтоб никакого бардака и непотребства в стране не было! Спасибо вам за Настасью, и за сына моего спасибо! - князь Трубецкой в пояс поклонился боярской думе.

    Рукопись, найденная Рыбниковым.

    Прокопий Ляпунов и Трубецкой склонились над картой, намечая места засад и дозоров на случай вылазки поляков. То, что паны полезут опять, хотя бы за дровами, воеводы не сомневались. Осажденный гарнизон Кремля испытывал нужду во всем. Не сладко приходилось и русскому Земскому Ополчению - в лагере, поневоле разбитом рядом с усыпанным трупами пожарищем Москвы, открылся мор, съестной припас был скуден, одежонка худая, денежного довольствия казаки и дворянская конница не получали вовсе, многие разбредались кто-куда. В тылу бродили грабя и убивая всех без разбора сильные польские отряды Сапеги и Лисовского.

    О том, чтобы прямо штурмовать Кремль, не могло быть и речи. Со стен во все стороны торчали сотни доставшихся полякам русских пушек, способных изрешитить еще на подступах любые отряды нападавших. Да и то сказать, за 250 лет существования каменных кремлевских стен, взять их штурмом не удавалось ни одному умнику, захватывали Москву три раза только изменой и обманом - Тохтамыш при Дмитрие Донском, крымские татары при Иване Грозном, теперь поляки при содействии бояр-предавчиков.

    Но вот все военные вопросы решены. Ляпунов с Трубецким отходят от карты, садяться за стол. Дмитрий Тимофеевич хлопнул в ладоши, проворный слуга внес узкий тонкогорлый кувшин и два пузатых бокала веницейского стекла, налил их золотистым вином примерно на треть. Почувствовав свежий, сильный аромат, заинтригованный Ляпунов сделал глоток. Да, вкусу Трубецкого можно было позавидовать.

    - Всегда перед обедом пью это вино - сказал Дмитрий Тимофеевич. - Чувствуешь букет, фруктово-цветочный и стойкий? Как будто только что разрезанный персик или грушу полили медом. А вкус как у муската, но не сладкий.

    - Франкское небось? - спросил Ляпунов. - К нам в Рязань купцы такого ни разу не привозили.

    - Верно догадался, Прокопий - подтвердил Трубецкой. - Это Кондрю, из долины Роны. Сухое вино, не десертное, как кажется при первом глотке. Сделано из одного из древнейших сортов винограда - Вионьера, капризного и требующего большого ухода. Из-за трудоемкости возделывания, зависимости качества от погоды во время сбора - вино довольно дорогое и редкое.

    - Ты, Дмитрий Тимофеевич, столько на вино тратишь, что сотню наемных мушкетеров можно было бы содержать на те деньги.

    - Сотню нельзя. Я ведь не просто самые дорогие вина покупаю, я в вине разбираюсь. А цена и качество далеко не всегда соответствуют друг другу. Так что трачу на выпивку может меньше, чем другие бояре. Кстати в своем войске, как мор у нас открылся, я распорядился казакам и бойцам по царке водки или меда стоялого перед сном выдавать. Хмельное против заразы - первое средство, лучше лука и чеснока, да и людям служить веселее.

    - Кто спорит, князь. Только думается мне, бочонок твоего Кондрю по цене на сто бочек водки потянет.

    - За качество платить приходиться, Прокопий. Как же иначе? Ну, предположим, стану я, ты, другие бояре вместо хороших вин то, что подешевле покупать. Купцы перестанут возить на Русь Бордо, ронское и рейнское, навезут всякой бормотухи, людей начнут травить. Кому от этого хорошо будет? И так уж из-за смуты и оскудения столетних медов стало совсем не достать. Ни за какие деньги. Да что говорить, простую медовуху разве что только во Владимире да Суздале еще варят. Теряют секреты производства, в трактирах все больше по-простому, мед с водкой просто в чашке мешают. Ни запаха, ни вкуса, ни пользы.

    - О чем ты, князь? Вся Русь разорена, поляки в Москве, а ты о медах стоялых сокрушаешься, на выпивку изысканную тратить деньги призываешь!

    - Тратить на хорошее вино в трудное время - не большее сумасшествие, чем на наряды для красивых женщин. Чего стоит жизнь без этого? Кто разумен не в меру, деньги считать умеет да добро копить, навряд ли с моими казаками против поляков сражаться выйдет. Так что в наше время честнее - деньги транжирить или как предавчики бояре, трястись над своим добром под охраной поляков в Кремле сидючи? Или как купчина прижимистый - только копейки считать, ни во что не вмешиваться, дальше своей лавки носа не высовывать? Нет, Прокопий, у меня и моих казаков другая судьба. Быть не как все, идти наперекор действительности и людям, биться за Святую Русь, которую большинство в своих мыслях похоронили много раз уже, и не верят что была такая на божьем свете, и знать о которой народ наш не хочет, и ведать не ведает. Когда казалось бы все пропало, когда поляки заняли Москву, а их король осадил Смоленск, когда разбредалась по усадьбам дворянская конница, разбивали лавки казаки и бежала из города знать, думаешь легко было подымать калужан и казаков на оккупантов? И легко ли будет, когда Кремль наконец возьмем, объяснять людям что это не конец войны, а только начало, вести истрадавшуюся армию выбивать нехристей вон из России? Слава богу что есть со мной такие как ты, отчаянные и неугомонные люди.

    - Есть со мной - про себя повторил Ляпунов. - То же мне, народный вождь новоявленный! - Усмехнувшись в бороду, Прокопий решил осадить не в меру расхваставшегося князя. “Ато еще чуть-чуть, и себя царем избрать предложит.” - думал воевода рязанцев. Вслух же сказал так - Ты у нас герой, князь Трубецкой, спору нет. Но скажи мне, Дмитрий Тимофеевич, как ты вообще в Калуге очутился? Не из лагеря ли Тушинского Вора туда перебрался?

    Молчал Трубецкой. А что тут скажешь? Не объяснишь же каждому, почему бросив двор предавчиков при Василии Шуйском, к первому попавшемуся авантюристу под начало пошел.

    - Все знаю, князь - заверил Ляпунов. - И как в рейд по тылам самозванца ходил, и как Скопина от отравы спасти пытался, и как с Василием Голициным поляков в Кремле перебить замышляли. Как и все, не прямой дорогой ты в Смутное Время шел, по извилистым тропкам петлял, порой в грязь по самые уши вляпывался. Честно тебе скажу, князь, из всех из нас, русских воевод, только Дмитрия Пожарского упрекнуть не в чем. Один он с любым неприятелем смело ни на жизнь а на смерть бился и ни разу ни царева, ни нашего с тобой, по Земскому ополчению, приказа не нарушил. И чтоб ты не говорил, Дмитрий Тимофеевич, уважение к Пожарскому народа русского больше, чем ко мне и тебе вместе взятым. Мыслю, после конца Смуты, как скажет Пожарский о порядке на Руси, так тому и быть.

    4 октября 1611 года к Москве подошло сильное панское войско под командованием гетмана Ходкевича. Тысячу тяжеловооруженных гусар, каждый с несколькими оруженосцами, многочисленные хорургви легкой кавалерии, западноевропейских наемников и головорезов-охотников с правобережной Украины послал польский король на выручку осажденному гарнизону Кремля.

    Рыцарская гусарская кавалерия составляла основную ударную силу польского войска. В Европе ей не было равных. “Гусары были вооружены длинными копьями… на таком копье, воткнутом у луки седла, привешен был двухцветный значок. Кроме копья, у гусар был палаш, называемый тогда концер, и маленькое ружье. На голове у него был железный шишак, на теле сетка: у одних сетка была из плетеной проволоки, у других из железных колец, а у многих были панцири из блях; на ногах - полусапожки с особенным родом шпор, называемых гусарскими; на лошадях у них - гусарские седла накладывались на звериные шкуры, у знатных леопардовые, у пахолков заячьи и волчьи; для красы приделывались к бокам коня большие орлиные крылья.”¹ Одним словом, польский гетман Ходкевич твердо надеялся на “несколько эскадронов тех бесподобных гусар… тех вооруженных с головы до ног шляхтичей… тех исполинов, окованных железом и мчавшихся на огромных конях, которые своим натиском прорывали самые плотные отряды”².

    Русское ополчение вышло из лагеря навстречу неприятелю. Битва произошла у Андроньева монастыря, на берегах реки Яузы. Окутанная клубами дыма от выстрелов своих и чужих орудий и мушкетов, русская пехота отразила атаку легкой польской кавалерии и наемников. Но тут во фланг ополчения ударила лава польских гусар.

    Стремительная лавина облитых сталью всадников на разогнанных в бешеной скачке вороных конях вынеслась на берег реки. Русские были ошеломлены сплошным частоколом направленных на них копий, лязгом доспехов, звуками труб, ржанием. Уже ясно различались под боевыми шлемами грозящие гневом лица гусар, бешеная пена на уздечках и губах лошадей. Выбитая копытами сажа, ошметки травы и пыль стлались по земле зловешим маревом, по которому, казалось, как по облакам на своих орлиных крыльях летели всадники. Вот они уже в нескольких метрах, волна воздуха от стремительного движения мощных красавцев коней толкает в грудь и леденит страхом все внутри… Не выдержав натиска, русские воины побежали.

    Наблюдая с обгоревшей колокольне в Белом Городе вместе с другими изменниками за ходом сражения, Федька Мстиславский недобро усмехнулся и злорадно прокомментировал увиденное группе бояр-предавчиков: Ну все, Трубецкой, доигрался! Сейчас русское быдло в капусту рубить будут! У, подонки, мужичье, козье стадо, с Европой воевать надумали! Это вам не татар с остяками усмирять в Азиатчине!

    За фронтом русской армии, взобравшись на телегу, боем руководил князь Трубецкой. На взмыленном коне подскакал воевода Прозоветский.

    - Дмитрий Тимофеевич! Правый фланг погиб, дворянская конница завернула коней и уходит. Отводи войска к Тверским воротам, пока не поздно! Не то нас рассекут и уничтожат за полчаса!

    Азартно и как бы даже весело глянув на Прозоветского, Трубецкой перекрывая гром выстрелов и скрежет стали о сталь прокричал: - Андрей, возьми сотню казаков, останови дворян, мать их! Скажи - трусам головы рубить буду!

    - Трубецкой, ты что, не понимаешь? На нас идет польская конница, ее не остановишь!

    - Я послал на перехват казаков. Еще посмотрим, кто кого!

    - А коль побегут казаки, что тогда делать будем?

    - Не побегут. Там атаман Кудеяр со своими!

    Покачав недоверчиво головой и зло выругавшись, Прозоветский ускакал исполнять приказание.

    Змеей выскользнув из обгорелых развалин, сверкая саблями и разворачиваясь вширь, во фланг польских гусар неслась казачья лава. хУРРА-г - перенятый у татар, древний боевой клич монголов на минуту перекрыл гром битвы. За секунды до столкновения двух конных полчищь, со стороны казаков часто защелкали пистольные выстрелы. Еще до начала сечи десятки гусар валились наземь с коней; разрядив ружья и пистоли в начале битвы, они ничем не могли ответить на выстрелы русских.

    “Была сеча зла”. Лучшие воины Польши, панцирные гусары, сотнями ложились костью, ни на квартал не в состоянии приблизиться к Кремлю. На помощь гусарам поспешили хорургви панской кавалерии, Прозоветскому удалось завернуть и бросить на поляков дворянскую конницу. Первым не выдержал гетман Ходкевич. Опасаясь гибели всей польской армии, он приказал трубить отступление. Поле битвы осталось за русскими. В громе сражения под Москвой родилась сила, способная бить непобедимую доселе польскую кавалерию. В грядущие века Европе придется очень хорошо выучить и навечно запомнить имя этой силы - КАЗАКИ!

    Н.И. Костомаров “Смутное Время Московского Государства”, стр. 395 К. Валишевский “Смутное Время”, стр. 144

    Пришпоривая коней, польская кавалерия отходила вдоль реки Яузы. Еще щелкали тут и там мушкетные выстрелы, посылали друг в друга без особого тольку, больше со злости, цельные чугунные и каменные ядра польская и русская артиллерия (все разрывные бомбы вышли уже к полудню), когда Трубецкой верхом подъехал к месту сечи казаков с гусарами. От вестовых злая весть уже достигла князя - в бою был убит атаман Кудеяр. Столпившись кругом и обнажив головы, казаки молча прощались со своим старейшим и самым уважаемым предводителем.

    Трубецкой соскочил с коня. Звякнув сталью о кольчугу, стянул с поседевшей головы боевой шлем. Оглянувшись на звук, казаки потеснились, давая Дмитрию Тимофеевичу пройти в центр круга, к телу погибшему атамана.

    Черные как вороное крыло, там и сям перемежающиеся седыми прядями длинные волосы Кудеяра были раскиданы на окровавленной земле, широко раскрытые глаза устремлены в небо, мощная, несмотря на возраст, кисть руки сжимала саблю.

    Хищный, с горбинкой нос и холодные голубые глаза придавали скуластому лицу погибшего атамана величественное и гордое выражение. В который уж раз про себя Дмитрий Тимофеевич удивился поразительному сходству Кудеяра и… страшно сказать какого героя славной истории Святой Руси.

    Заговорил стоявший рядом с князем пожилой казак - Лихой Кудеяр был атаман, справедливый. От ворогов с поля битвы никогда не бегал! Восемьдесят с лишним годков ему уж стукнуло, а с конем и саблей лучше молодых управлялся. Ни казаков, ни мужиков никогда понапрасну не губил. Но и спуску никому не давал, всех держал в строгости. Ну а как спор у казаков меж своих приключался, или какой умник простой народ обижать начинал - завсегда за советом-помощью к Кудеяру шли, знали - любое дело по совести рассудит. Всю добычу свою атаман на православную церковь и бедным раздавал, а пощады от него кровопийцам и угнетателям не было. Ты вот, князь, тоже годами не молод, всю жизнь в Москве при дворе провел, скажи честно - никого тебе Кудеяр не напоминает?

    - С Грозным Иваном Кудеяр на одно лицо, да и характером схож, кабы не глаза светлые, за родного брата царя атамана принять можно - ответил Дмитрий Тимофеевич.

    - То-то, что за брата. Только не родного, сводного - подтвердил пожилой казак. - И в жизни атаман как настоящий царь-батюшка себя вел, не в том смысле, что властью да силой чванился, а так: сказал - сделал, никому из сильных не кланялся, народу, церкви и Святой Руси всегда помогал. Время пришло поведать, братья-казаки, историю атамана Кудеяра, боевого товарища нашего.

    Казак наклонился и снял с шеи Кудеяра миниатюрную золотую иконку на простой толстой серебряной цепочке.

    - Скажи князь Трубецкой, знаком ли тебе знак сей?

    - Знаком, братья-казаки! Фамильная реликвия Рюриковичей, потомков Александра Невского, образ Богоматери византийской работы, преподнесен в день свадьбы царем Василием Ивановичем невесте своей Соломонии. Вы уж того поди и не помните - злое дело потом над нею царь учинил, за бездетность, повелел ей постричься в монахини, а сам женился на Елене Глинской - будущей матери Ивана Грозного. Следы реликвии теряються около 1635 года, в Суздальском монастыре, где была заточена Соломония.

    Вновь заговорил казак. - Любил простой народ Соломонию, за доброту, за набожность, за красоту ее кроткую, за родителей - коренных русских, а ни наких-нибудь поляков али басурман залетных! Ну а что наследника царю сразу не родила - так на то воля божия! Заключили ее в монастырь против воли, крепкую стражу поставили, да не попустил господь безнаказанно творить его именем насилие, месяца не прошло, оказалось - бывшая царица ребенка ждет! Повестили царя Василия, он за голову схватился, а уж сделать ничего не может. Монахиню царицей всея Руси не посадишь, да и за новой невестой уже послано. Неподобь! Так спустя восемь месяцев после своего заточении и родила Соломония сына Кирилла, первенца царя Василия Ивановича и по всем законам наследника престола Всея Руси. А уж как новая царица Елена в свою очередь сына Ивана родила - поняли все, не жилец сын Соломонии на белом свете. Но мир не без добрых людей. Повестили царя что заболел Кирилл, а потом и умер в скорости, вместо него в монастыре в гробике куклу схоронили, а самого мальчика верные люди воспитали.

    Спустя годы умерла Соломония, умер царь Василий, возмужал Иван - будущий Грозный, и завел опричнину. Тут то ли со злости, то ли чтоб свою шкуру спасти, довел кто-то про тайного царева брата. Раскопали могилу с куклой¹. Стали опричники искать его чтобы убить, но сгинул навеки Кирилл, зато объявился под Суздалем лихой атаман Кудеяр. Позже, как со всех сторон обложили его опричники, на Дон подался. Не велел атаман при жизни своей никому о сем сказывать, не хотел чтоб его еще одним Вором-самозванцем люди считали. Но теперь уж все равно. Знайте же, братья-казаки, в битве сей с ворогом, когда гусары пошли на прорыв, решалось быть или не быть народу нашему, остановил поляков, спас православное воинство большинству неизвестный воин, всего лишь еще один русский - природный наследних русских царей, Великий Князь Всея Руси, брат по отцу Ивана Грозного, казачий атаман Кудеяр! И еще вот о чем помыслите братья-казаки. Грозный свою войну с Польшей, Ливонской прозванную, в конце-концов проиграл. А Кудеяр свою войну выиграл, и пал смертью храбрых в день Русской Победы. А уж как дальше дело пойдет - от нас с вами зависит, добьем ли налетевшую на Русь иноземную нечисть, или она нас здесь всех погубит. Вечная память павшему православному воину. Мы отомстим за тебя, Кудеяр! Слава Руси!

    Простояв под Москвой месяц и не в силах заставить русских снять осаду, туманной ночью полякам удалось на одном направлении прорваться к Кремлю и переправить гарнизону некоторое количество съестных припасов. Но ангелом мщения с флангов, опрокидывая конные панские хорургви, вырубая прислугу батарей и отряды наемных немцев, прибалтов и западных украинцев, в атаку устремилась казачья конница. Большая часть польского обоза - несколько сот возов, была захвачена русскими. Не достигнув ни одной из стоящих перед ним целей, Ходкевич был вынужден отступить от Москвы.

    Зимой под Москвой были новые схватки, перестрелки, стычки в подземных ходах и развалинах Белого Города. Ополчение терпело голод, нужду, недостаток в одежде и воинском припасе. Резали на мясо коней. К весне положение стало отчаянным. Атаман части казаков Заруцкий предлагал мириться с Польшей и сажать на престол Воренка - малолетнего сына Марины Мнишек от лжеДмитрия Второго. Все яснее становилось для Трубецкого, что единственный возможный выход - до подхода новой польской армии, чтобы только спасти русское войско, самим снимать осаду и отводить остатки ополчения на Север, к торговым городам Торжку, Новгороду и Архангельску, куда не проникали еще отряды польских оккупантов.

    1. Вторично могила сына Соломонии была вскрыта в Советское время, о чем в частности пишет в книге “Владимирские проселки” писатель Владимир Солоухин.

    В шатер Трубецкого заглянул часовой и негромко окликнул князя:

    - Дмитрий Тимофеевич! К тебе казаки пришли.

    - Пусть зайдут.

    - Да много их, посольство целое, все в шатер не поместяться.

    - Передай, сейчас выйду, - сказал Трубецкой, опоясываясь саблей и засовывая за пояс пару пистолей. После этого отодвинул полог и вышел наружу.

    - Здорово, казаки!

    - Будь здрав, князь! Атамана ныне выбираем, за сим к тебе и пришли.

    - По что ж ко мне, то дело казацкое, внутреннее - начиная чувствовать подвох, сказал Трубецкой.

    - Дмитрий Тимофеевич, у тебя под началом дворянской конницы сотни три, да мужичков тысяч десять. Спасибо, конечно, кормильцам, что Москву выручать пришли, и в обозе помогают, и окопы роят, и на стену белого города смело лезли. Но ведь вооружены-то они кто-как: у кого копье, у кого топор, у кого рогатина. Ни тебе огненного боя, ни доспехов, ни оружия путевого. Еще под твоим началом три тыщи сабель казацких, да три тысячи пеших казаков с пищалями, да наша же артиллерия. Вот и получается, что все боеспособное войско твое - наше, казацкое. Пока головной атаман был жив, вы с ним душа в душу жили, мы не жаловались. Но порубали поляки атамана. Мы, казаки, люди вольные, нас отродясь в бой ни воеводы, ни князья, не водили. Своим, выборным атаманам подчинялись, которым и казнить, и миловать власть была дана, но которые на кругу наши обычаи казацкие соблюдать обязались, как то издревле повелось. Так что, Дмитрий Тимофеевич, хочешь по прежнему нами командовать, давай становись атаманом, и следуй нашим, казацким обычаям. Не то мы от тебя уходим, к отряду Заруцкого пристанем.

    - Да, задали вы мне задачу, господа казаки! Когда круг собирать думаете?

    - А что его собирать? Все наши в стане. Хоть сейчас казаков скликать можно.

    - Ну что ж, собирайте круг атаманы!

    Через час за шатрами стана, рогатками и рядами телег растревоженным ульем гудело людское море. Были здесь и природные казаки - в красных шароварах шириной в Черное море, в больших бараньих шапках, с длинными чубами на бритых головах. Но немало было и народа только что принятого в казаки - в основном здоровенных крестьянских парней, в овчинных полушубках, лаптях, а кое-кто и в иноземных богатых зеленых или красных сапожках, не иначе как взятых в бою или выменянных на добычу. В стороне, не смешиваясь с казаками, толпилась густая толпа любопытствующих крестьян и дворян, они в выборах атамана само собой не участвовали.

    Оказавшись в толпе казаков, Дмитрий Тимофеевич с интересом вглядывался в сотни молодых и старых, веселых и угрюмых лиц, таких разных и в то же время в чем-то похожих друг на друга. Некоторые казаки смотрели исподлобья, зло; кривя рот на бок, сквозь зубы цедили слова в разговоре с товарищами. Другие, с энергичным, словно бы наивно-детским, как у западноевропейцев выражением лица, широко раскрыв и выпучив на собеседников глаза, что-то жарко доказывали, жестикулировали, как бы не понимая, что кто-то еще может сомневаться в правоте их слов. Но не было во вглядах ни одного из них той пришибленности, робости и неуверенности, стремления отвести глаза и спрятаться за спинами товарищей, качеств присущих на Руси в последние годы не только холопам и крепостным, но и затырканным смутой дворянам и детям боярским.

    Трубецкой прошел в центр круга. На бочку чертыхаясь залез пожилой, дородный, всеми уважаемый куренной атаман с вислыми седыми усами, подождал пока стихнет шум и выкрикнул надрывая глотку - Атаманом всего казацкого войска предлагаю избрать Дмитрия Тимофеевича Трубецкого.

    - Какой из него атаман - послышались выкрики из круга. - Он же не казак, князь он!

    - А крестьяне да холопы бывшие, к нам приставшие в годину лихую, те, кто с нами кровь проливали и последний сухарь делили - они казака или не казаки? - прогремел в ответ голос куренного атамана.

    - Они ж с нами вместе бились, значит казаки! - отвечали из круга.

    - А князь что, с нами вместе не бился? Трубецкой, почитай, прежде всех с поляками воевать начал. Сына в бою с нехристями потерял. Коль Дмитрий Тимофеевич обещает уважать наши обычаи, достоин он чтобы его в казаки приняли?

    Не час и не два шумел круг. Несколько раз довелось говорить самому Трубецкому, князь обещал казакам атаманствовать по справедливости, наладить подвоз провианта, платить жалование. Всех убеглых, что к войску пристали, от хозяев их бывших защищать, и в казаки им вступать не препятствовать. А еще обещал Дмитрий Тимофеевич, после освобождения Москвы вести войско освобождать Украину, поляков и католических ксендзов выбить вон, всю землю тамошнюю отдать казакам и народу и никаким панам и нехристям землей владеть не дозволять ни под каким предлогом. На том и порешили. Так стал князь Дмитрий Тимофеевич атаманом казацкого войска.

    “Как во старом-то было городе,

    Во славном и богатом Нижнем,

    Как уж жил тут поживал богатый мещанин,

    Богатый мещанин Козьма Сухорукий сын.

    Он собрал-то себе войско из удалых молодцов,

    Из удалых молодцов нижегородских купцов,

    Собравши их, он речь им говорил:…

    Уж заполонили-то Москву проклятые народы, поляки злы!

    Разобьем их, много перевешаем.

    Самого- то Сузмунда короля их в полон возьмем,

    Освободим мы матушку Москву от нечестивых жидов,

    Нечестивых жидов, поляков злых.

    Уж как выбрали себе солдатушки молодые ратнички,

    Молодые ратнички нижегородские купцы,

    Выбрали себе удалова молодца,

    Удалова молодца воеводушку

    Из славного княжеского роду -

    Князя Димитрия по прозванию Пожарского”.

    Кириевский. Песни. Вып. VII, 22-23

    Речь Кузьмы Минина¹

    Ранним октябрьским утром 1611 года у собора святого Спаса в славном городе Нижнем Новгороде встало Вече. Зачитывали грамоту с призывом постоять за родную землю, присланную накануне из Троицкого монастыря, от гроба святого чудотворца Сергия, издревле считавшегося хранителем Русской земли от иноплеменников. Купцы, ремесленники закрывали лавки - не до торговли! Народа собралось уйма, выступали, драли глотку кто ни попадя. Немногие сидевшие в городе бояре хоть на Вече и пожаловали, но стояли в стороне вместе с воеводами, лишь посмеивались в бороды. Спору нет, поляки и чужеземцы достали всех. Но чего попусту-то разоряться, все равно в Нижнем ни полков, ни денег, ни хорошего оружия.

    На паперть собора взобрался всем известный купец торговавший съестным припасом, Кузьма Минин, перекрестился и поклонился народу на все четыре стороны. В городе его уважали, крик и шум враз затихли. “Братья - заговорил Минин - вы видите и ощущаете, в какой великой беде все государство ныне находится и какой страх… что легко можем в вечное рабство поляков, шведов или жидов впасть, через которое не томко имения, но и живота многие уже лишились… Паче же всего утеснению и разорению церкви православной веры предлежат. А причина тому не иная, как от великой зависти и безумия… между главными государственными управителями, произошедшая злоба и ненависть, которые забыв страх Божий, верность к Отечеству и свою честь и славу предков своих, един другого гоня, неприятелей Отечества в помощь призвали, чужестранных государей. Иные же различных воров, холопей и всяких бездельников, царями и царевичами имяновав, яко государям крест целуют. А может, кто еще турецкого или жидовского для своей томко малой и скверной пользы избрать похочет? Уже Москву и другие многие грады побрали, казну растащили, церкви и монастыри разорили и разоряют. Однако же ослабевать и унывать не надобно, но призвав на помощь всещедрого Бога, свой ревностный труд прилагать и, согласясь единодушно, оставя свои прихоти, своего и наследников своих избавления искать, не щадя имения и живота своего. Правда, может кто сказать: что мы можем сделать не имея ни денег, ни войска, ни воеводы способного? Но я мое намерение скажу. Мое имение, все, что есть, без остатка, готов я отдать в пользу и сверх того заложа дом мой, жену и детей, готов все отдать в пользу и услугу Отечеству, и готов лучше со всею моею семьею в крайней бедности умереть, нежели видеть Отечество в поругании и от врагов в обладании. И ежели мы все равное намерение возъимеем, то мы денег, по крайней мере к началу, довольно иметь можем, а затем, видя такую нашу к Отечеству верность, другие от ревности или за стыд и страх помогать будут. И ежели сие так исполните… мы с помощью всемогущего Бога можем легко большую, паче всех богатств, спокойность совести и бессмертную славу себе и своим наследникам приобрести, врагов погубить и невинно проливающих кровь нашу захватчиков усмирить”.

    Совсем тихо стало на площади. Тут из толпы, раздвигая людей плечами, вышел чернобородый приезжий купец, хорошо распродавший накануне привезенные из Персии ткани. Молча развязал он калиту и высыпал перед Мининым немалую горку звонкого серебра. - На войско жертвую! За Русь! Ты, Кузьма, проследи чтоб на дело пошло!

    Народ на площади разом заговорил, задвигался. Один за другим люди развязывали кошели, выуживали монеты из-под подкладки шапок и зипунов, выплевывали деньги на ладонь из-за щеки и бросали в общую кучу. Вокруг Минина и все растущей груды серебра закрутился людской водоворот. Не в силах подойти ближе, люди бросали монеты через головы передних, передавали из рук в руки совершенно незнакомым людям. Но не было в тот день татей, осмелившихся покуситься на народное добро. Позже рассказывали, что известный ловкач, базарный вор Ивашка, подобрал с земли несколько оброненных кем-то монет и вместе с только что стыренным кошелем бросил в общую кучу.

    По приказу встрепенувшегося воеводы Алябьева откуда ни возьмись появились вооруженные воины и встали на страже. Минин хозяйски распоряжался - серебряные монеты кидали теперь в кучу направо, золото - посередине, а украшения, чаши и серебряные слитки - налево. А люди все несли и несли деньги. В малых и больших отрытых из земли кубышках, в берестяных коробочках, в глиняных корчагах. Холопы старейшего нижегородского боярина вчетвером на продетых палках притащили и опрокинули в кучу объемистый железный котел, доверху наполненный серебряными русским чешуйчатыми копейками и увесистыми европейскими талерами. Важно выступающие сыновья воеводы Алябьева бережно опустили в левую кучу жалованый царский ковш с каменьями и набор серебряных чарок. Сыновья и работники Минина принесли несколько тяжких кошелей серебра - все наличные купеческой семьи. Вскоре гора серебра возвышалась по пояс стоявших на страже воинов. Один из них, бывалый и лихой как сказывали вояка, улучив момент громко крикнул народу: - Люди русские, зовите князя Пожарского на воеводство! От него поляки как черт от ладана бегают!

    На следующее утро ни свет ни заря к городскому воеводе прибежал встревоженный ратник. - Боярин, татары у ворот! Несколько сотен, с мурзой и муллами. Говорят что с миром пришли, к бачке Минину в войско проситься.

    - Какое такое войско? Кто здесь воевода? - взъярился боярин.

    - Не шуми батюшка - унимала расходившегося воеводу жена. - Они дикие, ничего не понимают!

    - То-то что дикие. А если они, прослышав что народ деньги собрал, набег затевают? Кому ответ держать? Мне, городскому воеводе! Но не на того напали! Не взять им города!

    После долгого спора у ворот, воевода разрешил впустить в город одного мурзу с сыновьями. - Веди нас на площадь, боярин. С бачка Минин говорить будем! - попросил мурза.

    Картинно восседая в седлах, татарский род шагом выехал на торговую площадь, где снова толпился народ, обсуждая что-то с Кузьмой Мининым. Неожиданно мурза издал резкий, горловой звук, от которого у бывалых воинов мурашки прошли по телу. Не однажды ратники слышали такой крик в жестоких сшибках с кочевниками. Все замерли. Татарский мурза заговорил не слезая с коня.

    - Кто сказал что татарин дикий, татарин ничего не понимает? Татарин все помнит и знает! Хоть раз такое бывало чтоб русский купец татарина в рабство за долги продал? Грозный царь на Казань пришел, всех вокруг покорил, но мечети не трогал! А эти, черти черные, что с поляками пришли, что творят? Те, что в одежде черной, велят мечети закрывать, костелы строить, попе их молиться и десятину из всех доходов платить. Те же, что лицом черны, с носами кривыми, всю торговлю захватили, скот нипочем покупают, за долги у татар дочерей в веселые дома отбирают, бардаком у них называемые. Скоро все Поволжье бардаком станет! Я весь род привел, всех нукеров привел, все деньги привез - тебе, бачка Минин. Веди нас бардак жечь! Посмотрим, как против моих джигитов им иезуиты помогут! От попы-папы они вишь ты посланы! Пусть попе и проповедают!

    По знаку мурзы сыновья спешились, начали снимать с коней и развязывать переметные сумки. Тяжкие, свернутые в трубки слитки серебра, диргемы Хорезма и Ирана, продолговатые новгородские гривны, доставшиеся татарам не иначе, как в виде дани во времена Золотоордынского ига, все было сложено к ногам Минина. - Не сомневайся, бачка Минин, с нами не пропадешь! - весело крикнул мурза. - Грозный царь в монастырь на молитву уехал, на кого Москву и Русь оставил? Наш татарин, Касимовский царевич Симеон Бекбулатович правил! Дела разбирал, воеводам указы рассылал. Никто и разницы не заметил, порядок как при Грозном в стране был! Ты, бачка Минин, лишь войско собери, чтоб в дело люди поверили. Другие мурзы из степи придут, казаки придут, башкиры придут, мордвины придут. Секир башка латынцам делать будем!

    1. В главе в сокращенном варианте приведена подлинная речь Кузьмы Минина.

    В то время израненный поляками в бою на Лубянке князь Пожарский поправлялся в своей вотчине Линдехе, в ста двадцати верстах от Нижнего Новгорода. Прибывшим к нему архимандриту Печерского монастыря Феодосию с выборными от нижегородцев, князь отвечал: “Скажите пославших вас, что я рад за православную веру страдать до смерти, а вы изберите из посадских людей такого человека, чтобы мог быть со мной у великого дела, ведал бы казну на жалование ратным людям… Есть у вас в городе такой человек - Козьма Минин-Сухорук; он бывалый человек; ему такое дело за обычай”.

    Тем временем к Нижнему Новгороду подошли и влились в войско отряды русских дворян, изгнанных поляками из-под Смоленска и бунтующими казаками с крестьянами из Вязьмы и Догогобужа. Неплохо вооруженное и обмундированное Мининым, ополчение начинало представлять собой нешуточную силу.

    Во все области и свободные от интервентов города России из Поволжья были направлены грамоты, разъясняющие программу действий. Русских людей призывали не признавать католическую девку Маринку Мнишек и сына ее от Тушинского Вора, лжеДмитрия Второго. Одинаково отвергались притязания короля польского и всех самозванцев, домогавшихся царского престола без законного на то права. Говорилось, что только вся русская земля, правильно и полно представленная выборными на Земском Соборе, сможет выбрать законного государя, “кого нам Бог даст”. А пока нужно соединиться против поляков, бунтовщиков и предавчиков Отечества.

    Призыв был услышан. Из Рязани, Коломны, с Украины и Владимирщины шли и шли новобранцы, в числе их обычные к бою, хорошо вооруженные дворяне и казаки. Напуганный таким развитием событий, в Москве, польский гетман Гонсевский явился к заключенному патриарху Гермогену и потребовал, чтоб он написал к нижегородцам увещевание распустить ополчение и оставаться в верности сыну польского короля Владиславу. “Ты - первый зачинщик измены и всего возмущения. По твоему письму ратные люди идут к Москве!… Отпиши им теперь, чтобы отошли, а то мы велим уморить тебя злою смертью ” - неистовствовал поляк. Но мужественный старец так отвечал оккупанту: “Да будет над ними милость от Бога и от нашего смирения благословение, а на изменников да излиется от Бога гнев, а от нашего смирения да будут прокляты в сем веке и в будущем”. За речи такие Гермогена еще теснее заперли в Чудовом монастыре, морили голодом, от чего он и умер 17 февраля 1612 года. Через сорок лет после мученической кончины, тело Святейшего Патриарха было перенесено в Успенский Собор Московского Кремля. Там гробница святого Патриарха Гермогена находиться и теперь.

    В небесах, у престола Всевышнего, моли Бога о нас, молитвенник и заступник земли Русской, Святейший Патриарх Гермоген!

    Меж тем, русское восстание в Поволжье ширилось и разгоралось. Первой крупной военной операцией ополчения стал поход на Ярославль. Опасались, что город может занять воевода Прозоветский с нанятыми казаками, стоявший за псковского Вора Сидорку (лжеДмитрия Третьего). Решено было просить помощи и ополчения из Казани.

    Но “посланный туда стряпчий Биркин стакнулся с тамошним дьяком Никифором Шульгиным. Они соображали, что успех ополчения сомнителен, и государству Московскому суждено разложиться: не лучше ли им воспользоваться случаем и утвердить за собой власть в Казани? Они по этой причине медлили выслать ополчение к Нижнему“¹. Князь Пожарский и Минин решили действовать одни. “Положили, - говорит летописец, - упование на Бога, и утешили себя воспоминаниями, как издревле Бог поражал малыми людьми множество сильных”.

    “Сам Пожарский повел ополчение в Ярославль. Ярославцы вышли к нему навстречу с образами и предложили в его распоряжение все имущество, какое у них есть. Сверх того, в знак благодарности, они подносили Пожарскому и Минину подарки; но те не приняли ничего”¹.

    Взявши на себя собирание налогов и сохранение казны ополчения, Минин проявлял такую твердость и хозяйственную сметку, что войско ни в чем не испытывало недостатка. Потому бояре и воеводы сильно удивились, когда по просьбе Кузьмы был назначен совет, посвященный обсуждению дел денежных.

    В думной палате дома воеводы Алябьева собрались бояре, атаманы казаков, купцы, татарские мурзы. Говорил Кузьма Минин: “О деньгах речь пойдет, воеводы. Издревле на Руси чеканили копейки, денежки и полушки из высокопробного серебра без обману, а хождение иностранной монеты было запрещено. Любой иноземный купец, желающий внутри России товар купить, обязан был свои деньги - европейские талеры как правило, сдать на перечеканку на казенный монетный двор. Там переплавив и перечеканив талер, получали 44 серебряных копейки, из которых 38 выдавали купцу, полкопейки следовало мастерам за работу и уголья, а пять с половиной копеек шло государю. Был в таком порядке рассчет не только государству прибыль поиметь, но и деньги в стране удержать. На те 38 копеек на Руси товара можно было купить как на талер, а за рубежом, в соответствии с весом серебра, только на 38/44 талера, то есть почти на одну седьмую меньше. Так что серебряные копейки из России вывозить было невыгодно. Курс ее оказывался по отношению к иностранным деньгам низкий, а по отношению к цене товаров внутри страны - высоким. Сейчас на Руси развал всеконечный, на базарах иностранные монеты принимают наравне с русскими. И от того нашего Московского государства всяким людям чиняться многие убытки, а государству оскудение. Более того, доверие к отечественным деньгам подорвано. Оккупировавшие Новгород шведы на тамошнем монетном дворе наладили чеканку копейки с пониженным содержанием серебра. Многие люди пока не разобрались, берут такие наравне с настоящими². Да и царь наш бывший, Шуйский Василий Иванович, был подобными делами грешен - тоже облегченные копейки чеканил. Не ведал, непутевая голова, что прибыли получал на грош, а доверие к отечественным деньгам подрывал навеки³.

    Мыслю я, с бардаком надо кончать. О шведских подделках людей известить повсеместно. Хождение иностранной монеты во всех областях под нашим контролем запретить. В Ярославле учредим свой монетный двор, чтоб все серебро в полновесные копейки перечеканивать без обмана. Мастера-златокузнецы в городе знатные, с чеканкой монеты легко справятся. Имя на копейках будет стоять последнего природного государя-Рюриковича, Федора Иоанновича, а под копытами коня всадника на лицевой стороне - буквы АР, Ярославль обозначающие. Пусть ведают люди русские, где законная власть в стране теперь находится.

    Будет ли урон кошельку простых людей от мер этих? Если правильно дело поведем, большинство людей от нововведений не пострадает, на свои 38 копеек сможет купить товаров столько же, как на талер. Купцам богатым, что с заграницей торгуют, иноземцам от наших мер убыток будет. Но не самые бедные они люди, попривыкнут как-нибудь.

    Тут меня до сегодняшней думы товарищи-купцы попрекали - мол людей обирать собираюсь, богато жить не давать! Говорили, что запрет циркуляции иностранных денег свободу торговли подрывает, иноземных купцов на базарах меньше станет.

    Вместе давайте подумаем, прав ли я, старый порядок восстанавливая.

    От века на Руси повелось иметь богатое государство при бедном народе. И в пору военного лихолетья, а оно у нас постоянно, это оправдано! Думается мне, однако, при Грозном с таким порядком явно переборщили. Вконец налогами, воинскими повинностями, да наборами ратников крестьян, дворян и купцов разорили. А теперь и государство наше уничтожено, и казна пуста. Все восстанавливать надо, все создавать заново. Верю - прогоним оккупантов, станет вновь богатой Русь и люди согут жить по-человечески. Но много до того еще лет пройдет.

    Мыслю, в первую голову нам все же сильное государство с крепкими финансами возродить надо. Чтоб народ от явной беды оградить смогло. Пока оккупанты в стране хозяйничают, все одно хорошей жизни никому не видать - любого русского человека могут в любой день обмануть, ограбить, убить, иноземной болезнью заразить, или нехристям продать с потрохами.

    А как удастся порядок да безопасность в стране восстановить, как заведутся деньги в казне какие-никакие, тут можно будет часть богатства людям передать - отменить налоги со своих (не с иноземцев!), неимущим помощь оказать, дороги наладить. Чтоб свершить сие - казнокрадов, воров, предавчиков карать нещадно, чтоб острастка была, чтоб другим неповадно было!

    Я все сказал, что приговорите теперь, воеводы, бояре, иереи, атаманы и купцы? ”.

    Решение об учреждении монетного двора в Ярославле и о запрете хождения иностранной монеты на Руси было принято. Монеты Второго Земского ополчения, особенно с буквами АР под ногами коня - одни из самых ценимых коллекционерами, стоимость крошечной серебряной копейки, весящей всего 0.6 грамма, в зависимости от разновидности, которых на данный момент известно двадцать одна, составляет порой сотни долларов.

    Н.И. Костомаров “Смутное Время Московского Государства”, стр. 729 Продолжая финансовую политику Козьмы Минина, в 1620 году царь Всея Руси Михаил Федорович Романов разослал таможенным головам торговых городов свой именной указ: “… Ведомо нам учинилось, что у Архангилского города на кораблех и в иных украинных городех розных государств иноземци гости и торговые люди привозят с собою денги, а делают их у себя на руской московской чекан, и отдают их руским (всяким торговым) людем, и на старые деньги променивают и на товары дают.

    А те денги из дело худы. Смешаны с медью мало не вполы, а иные денги привозят стальные, лише посеребрены с лица, а против того выменивают в нашем Московском государстве в денгах чистое серебро и возят к себе, а в наши городы привозят худые мешеные денги… Которые люди учнут с немцы торговать… а у немец учнут имати новые денги, а после про то сышется, и тем людям от нас быт казненым смертию. Писано на Москве леты 7128-го маия в 3 день”. Процитировано по А.С. Мельникова “Русские монеты от Ивана Грозного до Петра Первого” Стр. 194-195.

    3. Монеты так называемого Особого Чекана Василия Ивановича (А.С. Мельникова).

    Польский гетман Ходкевич деятельно готовился ко второй попытке прорыва к Кремлю. Изрядно потрепанные русскими в прошлом октябре панские части были пополнены и подкреплены новыми отрядами. Пятнадцать хорургвей конницы только что прибывшие из Польши, свежее литовское войско, восемь тысяч казаков-наемников с правобережной Украины, вольные охотники-сорвиголовы ротмистра Величинского надвигались на изнемогающее после года непрерывных боев, страдающее от голода и болезней в землянках, вырытых в развалинах сожженной Москвы, Первое Земское Ополчение.

    Но в немногих уцелевших церквах запустевших деревень, в мечетях Казани и Сибири, на постоялых дворах и у придорожных костров, в казачьих таборах и в станах скрывающегося по лесам вооруженного люда, в монашеских скитах и охотничьих избушках, на караванных тропах Великой Степи и в юртах далеких кочевий, вначале шопотом верным друзьям и в молитвах наедине с господом, а потом во весь голос и гордо, люди повторяли как заклинание - Пожарский! Минин!

    И прояснялись испуганно-забитые, а порой и замутненные алкогольным безумием глаза, распрямлялись согнутые безнадегой спины. На спасение Москвы спешило народное ополчение Великого Народа и его исторические союзники.

    Всего на один день опережая появление польской армии Ходкевича, 20 октября 1612 года Второе Земское Ополчение, объединившее силы поволжских городов, служилого дворянства, казаков, татар, башкир и калмыков, под командованием Дмитрия Пожарского подошло к разоренной столице и стало станом у Арбатских ворот. Князь Трубецкой выехал навстречу Минину с Пожарским и договорился о совместных действиях, но Заруцкий и часть атаманов отказалось соединить силы со Вторым Ополчением. В самый опасный момент в русском войске назревал раскол.

    Армия Ходкевича появилась у Москвы на следующий день и стала лагерем у Донского монастыря, намереваясь переходить Москву-реку у Девичьего поля.

    “Трубецкой с главной силой стоял у Крымского двора, в тылу переправы. Он послал к Пожарскому просить несколько сотен в подкрепление; Пожарский послал ему.

    Часть литовского войска успела переправиться через реку и сбила московскую конницу… Ходкевичевы воины погнали московских людей до Тверских ворот; но из-за печей и церквей разрушенного Земляного города начали их сильно поражать московские люди выстрелами со всех сторон. Поляки отступили и перешли назад в Замоскворечье… На следующую ночь московский изменник… провел шестьсот гайдуков вдоль Москвы-реки. Они напали на московский острожек у церкви Егория на Яндове и овладели им… Следующий день, 23-го августа, прошел без боя.

    24 августа, на рассвете, Ходкевич собрал все войско, решился идти напролом, во что бы то ни стало, и доставить осажденным запасы. Пожарский стал у Ильи Обыденного, Трубецкой у Лужников. Гетман двинулся с своими силами и с возами нагруженными запасами продовольствия для осажденных в Кремле… Посланные против них стрельцы были сбиты. Поляки пошли по Замоскворечью… Казаки Ходкевича выбили казаков московской стороны, засевших во рвах. Таким образом воины Ходкевича достигли до Пятницкой улицы и напали на русский острожек, поставленный близ церкви св. Климента… Казаки, защищавшие острожек, не выдержали. Литовцы захватили острожек, ввезли туда часть запасов и поставили свое знамя на стенах острожка в знак победы. Но казаки тотчас же поправились; к ним подоспели их братья, бросились снова на острожек так внезапно, что литовцы не ожидали этого. Острожек достался казакам со ввезенными туда запасами.”¹ Вечно полуголодные, сидевшие который месяц на хлебе, грибах, щавеле и крапиве русские воины дивились на оказавшееся в их руках изобилие. Сдернув рогожи с нескольких возов, руками и зубами рвали на части и тут же ели колбасы, сушеную и соленую рыбу, ножами кромсали сало и грудинку, набивали провизией заплечные мешки и подседельные сумки. Проворно соорудив костерок, кто-то уже варил овсяную кашу, обильно сдобренную маслом и окороком. По рукам пошли немалые чарки, щедро наполненные водкой из найденного в польском обозе бочонка. Приставленный к казакам боярин-воевода лишь сокрушенно глядел, покачивая головой, на творящееся неподобие. Увещевать казаков, в разгар битвы затеявших пирушку, казалось ему делом безнадежным и небезопасным.

    Вскоре от русской ставки к загулявшим казакам прискакал воевода помоложе и подурее. Полсотни ехавших сзади околчуженных дворян на добрых конях придавали ему уверенности. Ловко выбив плетью чарку из рук какого-то казака, боярин привстал на стременах и во всю силу луженой глотки рявкнул: “Вешать буду! Отставить пьянство, сначала отбить поляков надо - потом, хоть залейтесь! Возы с продовольствием не сметь больше распатронивать, ими всю армию неделю кормить можно, а вы все в один день уделаете!”. Глухой ропот послышался в толпе казаков. “А ты кто такой, чтоб нам приказывать? Вы москали богаты пришли от Ярославля, а мы тут хлеба досыти не ели, ни водки, ни кваса месяцами ни пили, во всем недостаток терпели. Дворяне только стоят да смотрят, а нам в бою не помогают. Они богатяться имениями, а мы босы, наги и голодны: не станем биться за них!”

    Коня боярина кто-то огрел плетью, он шарахнулся и сбросил незадачливого воеводу на землю. Хохот и улюлюканье заглушили угрозы и проклятья горе-командира. Из рук в руки снова стали передавать чарки с водкой. В лучшем отряде московского войска назревал бунт.

    О случившемся донесли Пожарскому. Ни разу в жизни не уклонившийся от сражения с врагом, народный воевода всегда старался решать дело миром, воздерживаться от применения насилия по отношению к своим людям.

    Вот и на сей раз, Пожарский велел послать за известным своим хитроумием и неложной преданностью русскому делу келарем Троицкого (Сергиева) монастыря Авраамием Палицыным, совершавшим временно богослужения у Ильи Обыденного в Москве.

    “Келарь взял с собой несколько дворян, перешел в Замоскворечье, достиг острожка и, увидев толпу казаков, которая стояла над трупами литовцев, стал расточать им похвалы. “От вас, казаки, - говорил он, - началось доброе дело; вам слава и честь; вы первые восстали за христианскую веру, претерпели и раны, и голод, и наготу; слава о вашей храбрости и мужестве гремит в отдаленных государствах; на вас вся надежда; неужели же, братия милая, вы погубите все дело?”

    Молчали казаки. Молчал келарь Палицын, лишь ветер хлопал алым стягом с грозным ликом Христа, который держал один из прибывших от Пожарского дворян, да щелкали вдали мушкетные выстрелы. Палицын высоко поднял в руке большой напрестольный крест. Казаки повалились на колени, начали креститься.

    Келарь задумчиво глядел на павших перед ним на колени людей и молчал. Ужасался в глубине души тяжести возложенной на него ноши. Он чувствовал, в его силах поднять казаков сейчас в атаку, на верную смерть, встречь лавине панцирной польской конницы. По сути он, относительно защищенный от ужасов войны духовным саном, недостойный в гордыне своей, дерзает играть роль Бога, жестоко распоряжаясь судьбами других людей. Вправе ли он делать это? Но ведь не напрасно даровано нам Христом право выбора, право самим решать - верить или не верить, поступать так, а не иначе. Господь бог не всемогущ, допустив существование вечно текущего времени, он не в силах сделать бывшее не бывшим. Значит люди сами должны ДЕЙСТВОВАТЬ, уповая на свой разум и на помощь всемилостивого господа. Действовать, чтобы изменить к лучшему реалии этого сурового к людям и даже к Сыну Божьему мира.

    “Инш- Алла” -послышалась вдали и загудела земля под тысячами копыт. Вздымая пыль и сажу, скрытая от взглядов кучами развалин и печами сгоревших улиц, в атаку на поляков устремилась татаро-башкирская конница.

    Палицын решился и заговорил вновь, громко, чтоб перекрыть шум битвы, но подчеркнуто спокойно. “Братья, стыдно нам должно быть, - мусульман меньше чем нас и вооружены они хуже, а вон как за своего Бога бьются! Неужто иссякла сила народа русского, неужто погибнет на Руси православная вера?”.

    Обидно стало казакам. Поднялись с колен воины, выхватили сабли, разобрали прислоненные к телегам мушкеты.

    - “Хотим, - кричали казаки, - умереть за православную веру; иди, отче, к нашим братьям-казакам в станы, умоли их идти на неверных; мы пойдем и не воротимся назад, пока не истребим в конец врагов наших!”.

    “Палицын поворотил к Москве-реке и против церкви св. Никиты увидел толпу казаков, которые после боя возвращались в свой стан. И этих он тронул своим словом. “Кричите, - говорил он, - ясак: Сергиев! Сергиев! Чудотворец поможет, вы узрите славу Божию!” Они отозвались все одним восклицанием: “Вперед, за имя Божие. Сергиев! Сергиев!” Казаки поворотили к острожку на бой.

    Так один человек нравственной силой своей личности и слова спас тогда русское дело. Босые, оборванные, с оружием в руках, летели казаки и призывали имя святого Сергия. Темное облако дыма покрыло борцов; восторженные крики были слышнее ружейных выстрелов. Тогда Минин сказал Пожарскому: “Князь, дай мне войска; я пойду”… Минин… взял с собой… три сотни дворян, перешел реку, ударил на две роты, которые стояли у Крымского двора. Одна была пешая, другая конная; побежали обе; конная смяла пешую. В этой схватке перед глазами Минина был убит племянник его, бывший с ним в ополчении. По почину Минина московские люди бросились на Замоскворечье. “Бой разыгрался, - по выражению летописца, - зело великий и преужасный”¹. Позднее, польский историк Казимир Валишевский напишет: “Голытьба ринулась на поляков, призывая на помощь святого Сергия, и массой своих тел, как таранами, сломила тяжелые эскадроны гусар”². Лукавит поляк! В прежних сражениях закованная в броню польская конница разбивала и в десятки раз превосходящие ее по численности орды турок и Крымского хана, отряды украинских крестьян и даже самих шведов. Нет, это не выдержав атаки казачьей лавы, завернула коней под Москвой панская конница. Покинув поле боя, прятались в развалинах, надеясь что их не найдут, европейские наемники и литовцы. Побросав оружие и брони, переодевшись в крестьянскую одежду поплоше, разбегались кто куда холуи оккупантов и предавчики.

    “В полдень казаки достигли литовского обоза, отрезали и захватили четыреста возов с запасами. Тогда Ходкевич понял, что все пропало; цель, для которой он пришел, не достигнута; он приказал спасать остаток возов и уходить”¹. Польская армия откатилась на Запад.

    Осажденные в центре Москвы польский гарнизон вступил в переговоры с русскими воеводами об условиях сдачи. Несмотря на отчаянное положение, паны держались дерзко, за сдачу Кремля требовали беспрепятственно пропустить их с оружием и всем награбленным в Польшу, а чтоб в пути не было нападений, от русских требовали знатных заложников. Поняв, что толку от переговоров не будет, Дмитрий Тимофеевич подбил простой народ 22 октября ударить набат в колокола. Русское войско бросилось на штурм, казаки Трубецкого взяли с боем Китай-город. Наконец, 26 октября 1612 года голод и безнадежность положения заставили польский гарнизон Кремля сложить оружие. С правлением оккупантов на Руси было покончено.

    “На другой день (27-го) два крестных хода - один из церкви Казанской Божией Матери, а другой от Ивана Великого, отряды ополченцев и казаков сошлись на Лобном месте (Красной площади), где архимандрит Троицкой лавры отслужил благодарственный молебен; сюда же крестным ходом прибыло духовенство, неся с собою икону Владимирской Божией Матери. При виде этой неоценимой иконы, которую считали погибшей, изрубленной поляками, все множество народа зарыдало. Затем войско и народ вошли в священную ограду Кремля, из которой удалось, наконец, изгнать поляков, - и радость сменилась скорбью перед радирающим душу зрелищем: разрушенные и оскверненные церкви, поруганные и обезображенные иконы… ”².

    Основной задачей соправителей Москвы князей Пожарского и Трубецкого стал поиск средств на уплату денежного жалованья казакам и войску, а также возвращение священных реликвий и сокровищ русских царей - прежде всего Шапки Мономаха. Были арестованы и подвергнуты пыткам “возлюбленные друзья великого короля Польского” - казначей Федька Андронов и доверенные лица казначея и короля, также стоявшие у “царской казны”. Трое изменников умерли во время дознания. Самому главному - Федьке Андронову, благодаря помощи знатных покровителей, удалось бежать. Но не тут то было - по всей Москве простые люди и казаки выискивали предавчика. Вторично пойманный, под пытками, Андронов со товарищами вынуждены были указать уворованные “великую казну и сокровища и открыли (место хранения) государственной короны (шапки Мономаха)… драгоценного скипетра царя и великого князя Ивана Васильевича и двух драгоценных ожерелий… княгини Анастасии, матери благочестивейшего царя и великого князя Федора Ивановича всея Руси… Указали они и многие другие драгоценнейшие предметы… Итак, открытые посредством пытки деньги и сосуды положили в царскую ризницу и из этих денег много раздали воинам и весь народ успокоился”³.

    1. Н.И. Костомаров “Смутное Время Московского Государства”, стр. 745-747.

    2. К. Валишевский “Смутное Время”.

    3. Мемуары Арсения. Труды Киевской Духовной академии. 1898. N 2. Стр. 116-117

    В пустой кремлевской палате, с ободранными, закопченными факелами оккупантов стенами, за простым деревянным столом сидели пятеро. Два соправителя того, что осталось от Московского государства - князья Пожарский и Трубецкой, управляющий делами ополчения и финансами Козьма Минин, первый вельможа на Руси Иван Никитич Романов и светлая голова, келарь Троицкого (Сергиева) монастыря Авраамий Палицын. Речь шла о том, как жить дальше.

    Царя ни на престоле, ни в головах у людей пока не было. Ждали созыва и решения Земского Собора. Хоть шляхту с предавчиками из Москвы и центральной части страны выбили, многие исконно русские области были по-прежнему оккупированы Польшей и Швецией, население разорено, на хозяйство и торговлю уверенно наложили руку иноземцы, иудеи и басурмане. Смута кругом, лихолетье…

    - Главная беда, работать никто не хочет, только воруют - степенно рассуждал Иван Никитич Романов. - Как сто лет назад, до Грозного, каждый все что плохо лежит к себе на двор тащил, так и теперь - ничего на Руси не изменилось!

    - Удивляться нечему - заметил Минин. - В годы смуты предавчики такие порядки на Руси завели, что работать честно стало невыгодно. Если не воруешь, привозным товаром не торгуешь - значит дурак, и бедняк к тому же. Это при поляках да самозванцах пословица родилась: “От трудов праведных не наживешь палат каменных”. Раньше, при Грозном, на Руси палаты каменные только для царей и в монастырях строили, даже бояре московские в рубленых теремах жили.

    - Пристрожить всех надо - твердо сказал Трубецкой. - Можно особый вооруженный отряд создать, чтоб за порядком следил, Слово и Дело государево вершил повсеместно. И назвать отряд надо, как при Грозном - опричники. До сих пор при одном этом слове у людишек мурашки по коже бегают; использовать сие надобно, чтоб боялись даже думать о воровских против Руси замыслах, чтоб и в мыслях не было прилюдно обсуждать крамолу и подельников-предавчиков себе выискивать. Мои казаки на роль опричников идеально подходят - ни у одного ни кола, ни двора, ни с кем на Москве не связаны, живут одним жалованием воинским и добычей, самые что ни на есть лучшие люди для надзора за Земщиной.

    - Ну это ты хватил, Трубецкой! - возразил Иван Никитич Романов. - Строгость нужна, спору нет, но насилие и беззаконие на Руси и без опричнины хватает. Надобно Власть Закона устанавливать, как в передовых странах европейских, чтоб ни монарх, ни простолюдин закон преступить не смели. Одним словом, правовое государство надо создавать.

    Заговорил Палицын. - Заставить людишек со страху выполнять закон дело не хитрое! Станем ли только в результате жить по-человечески, относиться друг к другу по-божески, будем ли помнить великий завет: “возлюби ближнего твоего, как самого себя”¹ - вот вопрос! Сами посудите: следуя букве закона не назовешь убийцей ростовщика, с приставами вышвыривающего стариков из избы на улицу за долги, даже если потом они сгинут холодной смертью. Не посчитаешь убийцей кутящего в кабаке толстосума, отказавшегося подать кусок хлеба доходящему от голода ребенку. Не назовешь ворами торговых воротил, продающих за бесценок за границу русский лес, пушнину, святыни православия. Даже оборотистые помещики, понаехавшие иудеи-купцы и разбойники-шиши продающие русских крепостных девок в бордели Европы, в гаремы к туркам - не душегубы по старым законам Руси и европейских стран, а всего лишь предприимчивые торговцы. А предавчики, что в 1610 году, после свержения Василия Шуйского полякам пошли служить, тоже утверждают что действовали по закону - выполняли решение единственного оставшегося правительства на Руси - Московской боярской думы. Закон не панацея от всех бед! Законы-заповеди еще при Моисее евреям свыше были даны, и соблюдали они их более или менее. Формально соблюдали, по-фарисейски и до чего дошли чрез это - в святых евангелиях написано. Не даром на них бог разгневался, рассеял по всей земле за грехи, не даром сына своего - Христа, в мир послал, людей спасать.

    - Кто бы нас теперь спас, Аврамий - невесело сказал Романов. - Вот ты говоришь что соблюдение законов не поможет нам. А что же тогда людей в узде держать будет? Как государство укрепить? Налоги собрать? Разбой на дорогах и в торжищах прекратить?

    - Пойми меня правильно, Иван Никитич! - отвечал Палицин. - И закон нужен! Чтоб не передрались все со всеми, чтоб порядок был и уважение к государственной власти. Но помимо того и прежде всего - Вера нужна! Чтоб люди людьми были, по подобию божьему созданными. Чтоб в сердце своем приняли те истины, что в правильных законах воплощены, ту правду, что Христос в мир принес. При чем не только русские чтоб приняли, но и другие народы Руси, благо наши мусульмане Христа пророком единого бога почитают и что хорошо, что плохо, наши народы одинаково понимают. Только тогда станем относиться к друг другу по-человечески и стране родной служить не за страх, а на совесть! В пословице сей - Не за страх, а на совесть! - великий смысл заключен. Страх - это закон, совесть - вера, или, как еще во времена Киевской Руси говорили - благодать.

    - Как до сего додумался, Аврамий? - спросил Трубецкой. - Сам, или вычитал где?

    - Читал я “Слово о Законе и Благодати” киевского митрополита Иллариона. За жизнь праведную православная церковь его к лику святых причислила. А поучение сие, в 11 веке, еще даже до “Слова о полку Игореве” писанное, сквозь века русским людям путь к истине указует. А вам, князья и бояре, стыдно своей истории и культуры не знать! Много у нас умников, что латынские трактаты кровопийц Игнатия Лойолы и Макиавелли назубок выучили, а как о своих спросишь - ни митрополита Иллариона, ни “Поучения Владимира Мономаха”, ни сказания о Евпатии Коловрате, ни Слова о Полку Игореве не читали. А зря! Великую страну, побольше всей Европы будет, предки нам оставили, и культуру великую. Мы есть Третий Рим, а Четвертому не бывать! Москва есть оплот православия, столица духовной империи, высокое предназначение которой - удерживать силы зла на Земле. Сбывается великое предсказание - духовно Римская Империя вечна, потому что сам Господь в Римское подданство записался². Вечная странствующая империя переместилась из Рима в Византию и вот теперь, из Византии к нам, в Москву. Потому первая обязанность правителей народа русского - беречь православную веру, знать и почитать нашу национальную культуру, сохранять ее от каверз явных и тайных ворогов. Надо помнить и понимать историю, не забывать, что только объединив силы всех православных славянских земель - всю Великую, Малую и Белую Русь, сможем противостоять хищному Западу, их латино-иезуитско-протестанскому напору. Читайте, учитесь, а коль времени не хватает - у духовных отцов совета спросите. И помните, братья, в государственных делах, как во врачебных - надо знать своего подопечного, что для одних лекарство, для других - яд, а самым главным принципом должно быть - НЕ НАВРЕДИ! И тебе, Иван Никитич, стыдно должно быть предлагать на Руси бездумно копировать так называемое правовое государственное устройство европейских протестанских стран.

    - Чего стыдиться я должен, монах? Все пакости доселе на Руси латынцы да иудеи творили. Протестанты шведы так даже помогали нам в войне с поляками. Не пойму я ни твоих возражений, келарь, ни почему иерархи церкви так против открытия молитвенных домов для иностранных купцов возражают.

    - Протестанты для нас пострашней католиков будут - отвечал Палицын. - Суровая их вера, беспощадная, далеко ушла от учения Христа, в святых евангелиях изложенного. Кальвинисты, лютеране, англиканцы, гугеноты - много на свете инославных протестанских церквей, ибо имя им - легион! А правда всего одна! Лжей же всегда много, ложь есть то, что противоречит правде, ее свойство - многообразие. И вот еще о чем помыслите, бояре. Христовой церкви более полутора тысячь лет, а значит должна быть и полуторатысячилетняя история. У Православия, апостолами Христовыми основанными, есть такая история, и вы можете прочитать ее, есть так же древние храмы, священные книги, реликвии и иконы, которым более тысячи лет. Есть у инославных протестанских церквей хотя бы одно доказательство их полуторатысячилетней истории? Нет! Их самозванство очевидно для тех, у кого сохранилось хотя бы немного здравого смысла. Что ж до конкретных дел протестантов - твои любимые шведы в Новгороде облегченные фальшивые русские деньги чеканят, на Карелию заряться, англичане от таможенных сборов увиливают, богатства нашего севера к рукам прибрать стремяться. Нет, не нужны нам на Москве их пасторы - шпионы иноземные и ловцы душ человеческих! Мы в Европу свои порядки устанавливать не лезем, пусть и они к нам не суются!

    1. Евангелие от Матфея, глава 22.

    2. Святое семейство прибыло из Галилеи в Вифлеем, родной город мужа Марии Иосифа, потому что на время переписи населения римляне приказали всем жителям быть в своих родных местах. Там, в Вифлееме, родился Христос и вместе со всеми был записен в Римское подданство. Мать Иисуса, дева Мария, как и большинство апостолов - родом из Галилеи, области завоеванной иудейским царем Иегудой-Аристобулом в 105 году до рождества Христова, причем все жители были тогда насильно обращены в иудейство. Этнически жители Галилеи никогда иудеями не были, а после поголовного принятия христианства и религиозно с ними не связаны. (Смотри например в “Истории монет и символов в Древнем Израиле” В. Виргин и С. Мандель, Экспозитион Пресс, Нью-Йорк, 1958. “Аристобул принял титул царя, который его предки сохраняли до времен Помпея…Хотя Аристобул и не делал секрета из своей прогреческой ориентации, он не употреблял ни титул царя, ни своего греческого имени на чеканившихся монетах, которые гласят: ”Первосвященник Иегуда и еврейская община”. Во время его короткого царствования (104-105 года до н.э.), ЕГО ЗАВОЕВАТЕЛЬНЫЕ ПОХОДЫ ПРИВЕЛИ К ПОКОРЕНИЮ И АННЕКСИИ ГАЛИЛЕИ и земли Итурейцев в Ливане К ИУДЕЕ. Религиозный фанатизм эпохи был столь силен, что Аристобул заставил жителей покоренных территорий перейти в иудаизм, случай чрезвычайно редкий в еврейской истории.”)

    Давно покинули палату Пожарский, Минин и Романов, оплыли в повставцах свечи, а Трубецкой с келарем Палициным все сидели на неудобных лавках, опершись локтями о стол, горячо что-то доказывая друг другу.

    - Не пойму я никак - криво усмехнувшись, в бороду заметил Дмитрий Тимофеевич, - другого умника за такие супротив меня речи, что ты сегодня вел, я бы в дальний монастырь упек, а с тобой при свидетелях согласился, теперь сидим, разговариваем…

    - Спасибо за похвалу, князь.

    - Да вроде не хвалил я тебя, келарь.

    - Э, нет, не скажи. Когда даже противник признает твою правоту - это достижение! Друзья, единомышленники и так со всем согласяться, их убеждать не надо, им мои речи по большому счету не нужны. И пастырское слово, и летопись что пишу сейчас, так сотворить стараюсь, чтоб даже враги чувствовали мою правоту, ненавидели, но и уважали при этом. Чтоб даже враги уважали - нет выше признания! Кому удалось такое, навечно в историю входит. Как Ярослав Мудрый и Владимир Ясно Солнышко, о величии которых ведомо нам не только из русских летописей, но и из хроник Византии, на которую они походами ходили. Как Чингисхан, чья Яса известна нам лишь по книгам врагов его - басурманских летописцев. Как автор Слова о Полку Игореве, переписанного и сохраненного в монастырях и книжарнях Великого Княжества Киевского, которому Игорь был ослушником.

    - Верно сказал, Аврамий - согласился с Палициным Трубецкой. - Стараться так себя вести, чтоб даже враги уважали, не только людям, всему государству русскому надобно. Для сильных зарубежных держав все соседи, и мы в том числе, либо враги, либо лакеи. Чтоб они нас уважали, они должны нас бояться! Конечно неприятно, что другие народы, будь то литва, поляки, шведы или турки видели и будут продолжать видеть в нас врагов. Но ведь любить они нас все равно не будут! Потому как не испытывают особой любви даже к своему ближнему - на Востоке то и дело режут друг друга, в Польше только что закончилась междоусобная война, на сеймах паны саблями секуться, а уж что под началом католических ксендзов да иезуитов на Украине творят - и вспоминать не хочеться. Так пусть они нас бояться!

    Столкновение интересов и с поляками и с османами неизбежны - из-за пограничных областей, из-за сфер влияния, дел торговых, вопросов Веры. Как учит христианство, мы имеем право прощать и даже любить своих врагов, но не врагов своей страны! Они должны нас бояться! Я давно приметил - на просторах великой Руси, если взглянуть с возвышенного места, кажущаяся европейцам огромной колонна панцирной казачьей, либо дворянской конницы представляеться узкой металлической лентой, затерявшейся среди бескрайних лесов, полей и озер. Но какую силу и уверенность придает Руси эта стальная лента, готовая плетью хлестануть по любому противнику! Как царя и жителей нашей страны сразу начинают уважать и считаться с нашим мнением! Потому русским надо помнить истину, известную еще древним римлянам - КТО НЕ ХОЧЕТ КОРМИТЬ СВОЮ АРМИЮ, БУДЕТ КОРМИТЬ ЧУЖУЮ. И еще - ХОЧЕШЬ МИРА, ГОТОВЬСЯ К ВОЙНЕ! И тогда нас будут не просто боятся, а уважать, и всегда считаться с нашими интересами.

    Не желая позволять Романовым вмешиваться в дела правления, на следующий совет Трубецкой зазвал Пожарского с Мининым в свой терем. Подумав, решил пригласить и Палитцына.

    В только что восстановленном после пожара доме дорогих гостей на столе поджидала необременительная закуска: блины тонкие с икрой, караваи с грибами, калачи крупитчатые и ржаные. Прямо с огня из кухни подавали: утей верченых, зайца в репе, жареных лебедей, куру в лапше и потроха гусиные. Кроме того на столе стояли: порося рассольное под чесноком, кострец лосиный под взваром, желудки с луком, поставец сморчков, жареные лисички, соленые белые грибы и рыжики. Рыбу подавали в основном волжскую: осетринку свежепосоленную, белорыбицу запеченую, тешу белужью, стерлядь отварную, а еще - спинку лососины карельской, голову щучью “живую” под чесноком, сельдь паровую переяславскую, уху карасевую, уху стерляжью, уху двойную, уху с раками. Кроме многоразличных вин и квасов запить еду предлагали киселем белым, молоком вареным в горшочках, ведром меду обварного и различными морсами. Но к досаде Трубецкого, большинство блюд остались нетронутыми - гости, опасаясь подвоха в делах, ели в меру, а пили и того меньше. Степенно обсудили вести с украин Руси, поговорили о делах денежных. На завтра наметили разослать несколько указов. На том с неотложными заботами было покончено.

    Минин пригладил бороду, цепко глянул из-под густых бровей на князей Пожарского и Трубецкого и наконец решился, заговорил о заветном.

    - О народе русском речь пойдет, князья Дмитрий Михайлович и Дмитрий Тимофеевич. И чтоб нам друг с другом столковаться, разрешите Вам сначала один вопрос задать. Вы люди образованные, знаете конечно, как богата была в свое время Новгородская вечевая республика, которая сто пятьдесят лет вначале с Великим Владимирским Княжеством, а потом с Москвой на равных спорила. Только ли с торговли было то богатство, или от того еще, что большинство мужиков в Новгороде свободно, не в крепостной зависимости жили, и земли, сколь могли, столь и обрабатывали?

    Ну и ремеслом для своего прибытку занимались конечно.

    - Ты к чему это клонишь, Кузьма? - недовольно спросил Трубецкой.

    - К тому, князья светлейшие, что издревле у русского мужика самая заветная мечта - о земле и воле. Сейчас у нас возможность есть, которая может в сотни лет один лишь раз появляется - народу русскому волю дать. Дворяне-помещики либо на войне полегли, либо с боярами московскими, с поляками да самозванцами проворовались, потому сопротивляться не будут. А уж мужички не подведут - как почувствуют что на себя работают, так землю потом польют, что всю Русь, все сопредельные страны зерном, льном, солониной да кожами завалят.

    Нахмурился Трубецкой. Чувствовал, что прав Минин, и все же возразил для порядка: - От поляков да татар крымских, кто твоих мужичков оборонять будет? Кто налоги соберет? На что дворяне, без крепостных оказавшись, оружие и коней годных покупать станут?

    - Так денег с богатых крестьян больше чем с бедных собрать можно - хитро прищурился Минин.

    - Ты что ж, вправду считаешь, что все богатыми станут? - спросил Дмитрий Тимофеевич. - Да уже через несколько лет после введения твоей землепашной вольницы, крепкие мужики, у кого сыновей да коней больше, станут богаче, а бедные беднее. А там глядишь у половины крестьян наделов вообще не останется. Это в лучшем случае. Если иноземные купцы да богатеи городские прежде крепких мужиков землю не скупят. И станут нынешние дворянские крепостные, сидящие на земле, безземельными батраками. А будут ли опорой государству новые богачи, которые сами с усами, всех дьяков купили, а на односельчанах верхом ездят - вопрос тот еще!

    - Кузьма, - вмешался в разговор Палитцын - и ты, князь Трубецкой, ну что вы в открытую дверь ломитесь? О чем спорите? Ныне все, у кого голова на плечах есть, понимают, что не по божески своих православных христиан в крепостных холопах держать, да и не безопасно это - вспомните бунт Болотникова и шайки шишей на всех дорогах в Смутное Время. Не по злой воле и не по своей прихоти, а от великой нужды князья да цари мужиков к дворянам прикрепили, за счет крестьянского труда жить и воинскую справу покупать позволили. Иного способа содержать армию на Руси нет! Золота-серебра в недрах у нас пока не открыли, торговля так себе, поскольку выход к морям закрыт, народ беден. А набеги южных басурман - каждое лето, а война в степи и угроза с Запада - постоянно. Потому все русичи, не только крестьяне, должны быть готовы временно терпеть тяготы и несправедливость во имя Родины, ибо прежде чем наслаждаться свободной жизнью, надо иметь возможность сохранить себе хоть какую-нибудь жизнь. Что поделаешь, земное существование не возможно без терпения, смирения и отречения, это еще апостолами Христовыми нам в евангелиях заповедано. Но успокаивать себя этим нельзя. Все мы должны сознавать, что именно русский мужик своим трудом всю Державу держит, что пренебрегая выпадающими на его долю лишениями и несправедливостями служит Божьему делу на Земле. Потому волю народу вернуть надо. К этому нас и уроки истории, и справедливость, и учение христианское подталкивают. Но действовать необходимо не вслепую, не вдруг и не сразу. Надо четко оценивать возможность вместимости даруемых прав в живую ткань русской народной жизни и в распорядок государства. Интересы и вольность отдельных людишек не должны подрывать обороны страны, духовной жизни, расцвета культуры, не должны вредить ни созиданию будущего нашего народа, ни памяти о прошлом. Иначе, случись еще одна Смута - некого освобождать останется. А с землей вопрос еще сложнее. Сейчас община, крестьянский мир каждому мужику наделы распределяет. Даже дворяне-помещики в эти дела не вмешиваются, потому как бесполезно. Все одно мужики перерешат все по-своему. Русский человек всегда своей головой жил, думал и поступал самостоятельно, а советчикам непрошенным не доверял, подозревая их в своекорыстнии. И был, как правило, полностью прав. Привычный несовершенный порядок в большинстве случаев лучше хорошего, да чужого. Потому как плохое рано или поздно уйдет, а привычное останется. Государство не механизму подобно бездушному, это скорее живой организм, в котором любая новая ткань органически вырастает из уже имеющейся¹. Как наделять крестьян землей после освобождения? Частное землевладение, как в Европе ввести - ума много не надо. Вот только крестьянский мир, общину мы такими нововведениями разрушим. Станет ли от этого лучше жить большинству мужиков?

    Ну а для тех кто в крестьянской общине ужиться не может, кому воля вольная да удаль молодецкая своей головы дороже, на Руси всегда выход был - в казаки податься. Коль до Дона добрался, ни сельский мир, ни царские слуги тебе не указ, хочешь землю паши, хочешь - добычей живи, никто тебе слова не скажет. Ну а если кочевники налетят или черкесы - обороняйся от них сам, как знаешь, на то ты и казак. В том и есть твое Руси высокое служение - заселять окраины, отстаивать их от разбойников-басурман, грудью своей прикрывая центральные районы страны. Не спорю, далеко с Руси до Дона, немало беглых отлавливают по пути и наказывают жестоко, ну да непроворные пусть сами на себя пеняют, таких на Дону и не надобно. А лихой молодец не со второго, так с третьего раза все одно убежит.

    Промолчал, не стал спорить с Палитцыным Минин. Понял по лицам внимательно слушавших инока князей, что не переубедить ему соправителей, подкрепленных к тому же духовной поддержкой. Значит снова, как раньше, при Рюриковичах, стремящимся к Воле русским людям не оставалось другого выхода кроме как бежать, бросив все, в Дикую Степь, за Урал, в Сибирь, в северную тайгу и южные горы.

    1. Может и не стала бы такой трагедией для русского крестьянства в 30 годы двадцатого века коллективизация, как не стала коллективизация трагедией после революций на Кубе, в Китае и во Вьетнаме, если бы царский премьер Столыпин не поощерял в свое время выход из общины крепких мужиков, создавая из них во век невиданный на Руси класс кулаков, нанимавших бывших односельчан в батраки и эксплуатировавших их похлеще помещиков. Все нововведения не свойственное национальной природе народ стремиться отвергнуть, порой в мучениях, с болью и кровью - вот и произошло два десятилетия спустя после Столыпинских реформ раскулачивание.

    Долго и по-умному готовился Дмитрий Тимофеевич к решительному разговору с казаками. Исподтишка выведывал настроения, пировал с атаманами, привечал самых буйных, посылал с верными людьми грамоты в станы на Дон, Украйну, Запорожье и Заволжье. Туда же, с оказией переправлял кошели с серебром вдовам погибших. Скупиться и лениться не стоило. Трубецкой понимал - решается его судьба.

    И вот круг. Шумное, многоголосое людское море самых отпетых головушек, самых лихих рубак Руси и всех ее европейских и азиатских украин. Что приговорят в кругу, то и сделают. Нарушишь казачьи законы, могут и прикончить запросто, не взирая на чины и титулы, как прикончили полтора года назад одного из трех начальников Первого Земского Ополчения - Прокопия Ляпунова. По нраву им придешься - атаманом выберут, жизни по твоему приказу щадить не будут, высоко вознесут, всю земную славу тебе добудут. “Могут… или не смогут Царем Всея Руси поставить?” - в который раз про себя прикидывал Трубецкой.

    Князь оглядел свое разношерстное войско. На круг латы и брони одевать было не принято, казаки принарядились в одежду побогаче, кто во что горазд. Одни, подражая боярам, несмотря на теплую погоду, явились в богатых шубах на меху, другие, как купцы - в расстегнутых кафтанах, в разрезе которых были видны богатые малиновые рубахи и в дорогих, восточной работы, зеленых либо красных замшевых сапогах с загнутыми носами. Встречались и казаки одетые по-мужицки, в простых распахнутых бараньих тулупах, холшовых полосатых портках, подпоясанные впрочем для куражу шелковыми поясами с серебряным набором, на которых болтались, посверкивая порой на солнце драгоценными рукоятями, кривые татарские сабли.

    Люди разных сословий сошлись в казацком войске Дмитрия Тимофеевича. Длиннобородые, гладко выбритые на польский манер, с отвислыми усами и длинными чубами на обритых головах; бывшие дворяне, смерды, холопы, разоренные войной купцы и посадские. Вместе сошлись все те, кто не раз на протяжении трудной истории Руси бил друг друга смертным боем, дрался на кулаках на вечах, сходился в злых сечах, составлял заговоры и подпускал из зависти красного петуха друг другу. Но в час, когда решалось быть или не быть Руси, все в ком жива была русская душа, все кому совесть, сострадание к своим, православная вера оказались дороже денег, рухляди, сытости да и самой жизни, все обзываемые сильными мира сего и обывателями “быдлом, простофилями, отморозками, чудаками и неудачниками”, все герои и бессеребренники сошлись вместе для решительной схватки с оккупантами. Их пытались расколоть - не раз старались натравить потомственных казаков на русских, украинцев на всех остальных, запорожцев на донцов, рязанцев на москвичей. Их пытались подкупить - подсылая предавчиков со взятками для атаманов, их старались опоить (порой и отравленным питием), их надеялись соблазнить, подкладывая продажных девок, их решили разорить, печатая в Новгороде фальшивые легкие деньги, их пытались обхитрить, подсылая шпионов, их старались победить, бросив в бой всю армию Польши и европейских наемников. Не вышло! Освобождена Москва, побиты паны, порубаны и попересажены в остроги предавчики. Пришла пора вновь собирать страну, объединять Русь Великую, Малую (Украину) и Белую (БелоРусь), где во всех городах и селах русские люди, труженики и воины, вдруг оказались на положении быдла, отверженных, ни на что не имеющих права и чужих в своей собственной стране. Пришла пора вновь гордо поднять голову, распрямить спину, вспомнить славу и заветы предков, возродить святыни православия, выкинуть вон из страны жуликов и воров, католических ксендзов и протестанских пасторов. Трубецкой знал - опираясь на свое казачье войско, он сможет все это. Нужна лишь власть, шапка Мономаха на голове. Быть или не быть сему - слово за казаками!

    Поначалу все шло по плану. Выступили со словом верные атаманы. Громко кричали с мест и кидали вверх шапки подговоренные на то казаки. Но вот в центр круга вышел седой, всеми уважаемый атаман волгарь. Все стихло.

    - Дмитрий Тимофеевич, мы тебя конечно поддержим - заговорил атаман. - Только ведь Русь наша страна боярская, правители спят и видят как простой народ в холопском состоянии держать. Мы, казаки - люди вольные, наш кандидат в цари на Москве не ко двору придется. Само собой, мы за тебя покричим, и на Земском Соборе шапки вверх покидаем. Но биться со всей остальной русской землей не станем. Не одолеть нам! Так что понимай сам…

    - Вот и все - понял князь Трубецкой.

    Сразу после изгнания поляков в среде московских бояр начались интриги. Царем хотели стать едва ли не все - знатная семья Романовых настаивала на кандидатуре юного Михаила Федоровича, от Голитцыных на трон претендовал Иван, брат сидящего в Польше в плену Василия, считал себя самым достойным кандидатом воевавший с поляками крещеный кабардинец Каншов Мурза (Дмитрий Мамстрюкович Черкасский), хвалившийся родством с семьей Грозного; на что-то еще надеялся Мстиславский, опозоренный службой полякам. Называли и имя Трубецкого.

    Наибольшие шансы на трон были у Михаила Федоровича и Дмитрия Тимофеевича, но старшие бояре непримиримо интриговали против обоих.

    Вожди Земского Ополчения, в свою очередь, настаивали на выполнении приговора Русской Земли, принятого в Ярославле: “Только вся русская земля, правильно и полно представленная выборными на Земском Соборе, сможет выбрать законного государя, кого нам Бог даст”.

    “С начала ноября Минин, Пожарский и Трубецкой разослали десятки грамот по городам с извещением о созыве избирательного Земского Cобора в Москве. Местной администрации и населению предлагалось выбирать по десять человек “лучших, и разумных и постоятельных людей” и снабдить их “полным и крепким достаточным приказом”, чтобы говорить им о царском избрании “вольно и бесстрашно”. Раздор с семибоярщиной побуждал совет земли искать поддержку в самых разных слоях населения. Не только дворяне и духовенство, но и посадские люди, крестьяне дворцовых и черносошных волостей должны были прислать своих представителей в столицу”¹.

    Начало Собора наметили на 6 декабря 1612 года. Но к тому времени лишь немногие выборные прибыли в Москву. Да и те были с умом подобраны власть имущими на местах, так что во всем поддерживали бояр московских. Видя такое дело, на Великом Соборном Совете в декабре 1612 года решили резко увеличить количество выборных, с десяти до тридцати человек от каждой области. Одновременно, Пожарский и Трубецкой решили припугнуть провинциальную знать, разослав по городам такую грамоту: “А если вы для земского собрания выборных людей к Москве к крещению не вышлете, тогда нам всем будет мнится, что вам государь на Московском государстве не надобен; а где что грехом сделается худо, и то бог взыщет с вас”.

    Наконец, на Крещение 1613 года, Земской Собор собрался и приступил к обсуждению кандидатов. Единомыслия не было и в помине, тайные сговоры и явный подкуп бояр-претендентов расщепили делегатов на множество фракций. На быстрый общенародный выбор царя, как того требовало отчаянное положение Московского царства, надеяться не приходилось.

    Ясным морозным утром Дмитрий Тимофеевич верхом прибыл к Большому Кремлевскому Дворцу на очередное заседание Собора. Оставляя коня сопровождавшим, краем глаза заметил, что на крыльце дворца, выпучив глаза и размахивая кулаками, Федор Мстиславский орал, все больше по-матерному, на обомлевшего мужичонку-выборщика. Высокая боярская шапка и соболья шуба еще больше увеличивали и без того немалую тушу боярина, делали его в глазах мужичонки наверное похожим на разъяренного великана.

    Вдосталь застращав свою жертву, Федька прекратил орать, хлопнул мужичонку по плечу, от чего тот аж присел и сунул ему в руку тускло блеснувшую золотую монету. “Ладно, ладно, не боись, не обижу! Я боярин хоть и великий, но душой отходчивый. Беспорядка не терплю! На будущее в первый и последний раз предупреждаю - знай свое место! Ну а хочешь со мной дружно жить - приходи сегодня вечером в мой терем отужинать, без церемоний, и своих земляков приводи. Мстиславскому завсегда простых людей выслушать интересно”.

    Трубецкой лишь покачал головой и начал подниматься на крыльцо. От сговора польского холуя с подкупленными выборными хорошего ждать не приходилось. На миг промелькнула мысль подговорить казаков зарубить Мстиславского. Но ведь тут же, на него, Трубецкого и падет подозрение! Пожарский слишком прям и честен для таких дел, Голицын, из страха за сидящего в польском плену брата, нерешителен. Да и если бы в одном Федьке Мстиславском было дело! Все московские власть имущие, вся эта элита самозванная, привыкшая за время смуты лишь выслуживаться перед иноземцами да подворовывать, все предавчики, враги Христовы, сектанты и неправедные богатеи являлись преградой возрождению Русского Царства. И они не сидели сложа руки, они действовали!

    На следующий день в палатах Мстиславского, тщательно отмытых от последствий вчерашнего спаивания выборщиков из простонародья, собрались московские бояре и знатные иноземцы. Был тут и посланник вновь образованной Английской Московской Компании, как черт пыхавший из трубки дымом невиданного на Руси табачного зелья, был и солидный представитель картеля польских евреев, издревне контролирующего сбыт славянских невольников через Крым в Османскую Империю. Под личиной богатого итальянского купчины скрывался резидент иезуитов.

    Потягивая багряное франкское из немалой серебряной чары, англичанин неторопливо, с чувством собственного достоинстства высказывал боярам претензии:

    - Купцы Его величества отчень недовольны нынешними правителями Московии. Запрет на обращении на Руси иноземных денег не есть хорошо! Ваш мюжик Минин подрывает свободу торговли, мешает формированию общероссийского рынка и торговле с Европой. Купцы Его Величества впрочем согласны простить свои убытки, если им будет предоставлено право самим чеканить русские деньги. Иначе произойдет трагедия. И еще - надо срочно отменить запрет на свободное плавание наших судов в Белом Море и у Мурмана. Напрасно Минин обвиняет нас в скупке пушнины и ворвани у самоедов за джин, мы ж насильно никого ни торговать, ни пить не заставляем! Да и потом, какое есть дело жителям Московии до того, что твориться на краю света?

    Мстиславский громко хмыкнул. Любимчик поляков и католиков, он недолюбливал англиканских еретиков.

    - А что еще купцам Его Величества на Руси не ндравиться? Молчишь? Что ж ты к нам приплыл, шкурой рискуя, если тебе все здесь плохо?

    - Уймись, князь - прикрикнул на расходившегося Федьку боярин Тимофей Грязной. - Он гость твой, да и помощь в денежных делах нам не лишняя.

    - Господа, зачем мы здесь, чего опять крутим? - с лавки у стола поднялся боярин Ржевский. - Так ведь и до плахи доиграемся! Вообще, зачем мы стремимся контролировать все в этой стране? Хорошо жить можно и без такого наглого воровства, как при Самозванце. У всех же и казна припасена, и имения, и в Польше нас в случае чего примут.

    - Не получиться по другому, боярин. - ответил Мстиславский. - Православный царь, сильная Русь, гордость своей страной, культурой и историей неизбежно приведут к подъему национального чувства у русичей. Этого нельзя допустить! Иначе нам ничего не простят - ни измену законным государям, ни воцарение на Москве самозванца, ни службы иноземцам, ни подворовывания. Думаете все забыли разоренные деревни, голодных детей, гулящих баб и попрошаек на улицах, проданных за кордон, в рабство, угнанных в неволю, брошенных на произвол судьбы русичей? Нет, чтоб уцелеть нам, великим боярам нерусского рода, на Руси нужна цивилизация. Чем больше свободы слов - не дел, чем больше издеваются над народом, страной, православием - тем злей и разобщеннее люди. Чем больше погони за чистоганом любой ценой, безразличая к окружающим, зависти к иноземным порядкам - тем легче людьми управлять и превращать в наших прислужников.

    Вслед за Мстиславским заговорил посланец иезуитов.

    - Когда я ехал в Москву, мне говорили что по своим порядкам, обычаям Русь похожа на Испанию, на южную ее часть, лишь столетие с небольшим назад освобожденную от мавров. И вот я прибыл сюда в разгар русской зимы. Ничего себе Испания! Здесь все особо, все необычно. В словах боярина Федора Мстиславского есть мудрость, вот толко удастся ли вам снова, после стольких лет смуты, навязать стране свой выбор? Мой совет - действуйте осторожно! Если Земской Совет станет неуправляем, перестанет слушаться бояр, горячки пороть не надо, лучше затаиться, переждать и выступить в удобный момент. Вам, слугам наместника Бога на земле, святейшего папы Римского, и нам, псам господним, дворянам ордена Иезуитов, торопиться не пристало, ибо впереди у нас - вечность. Потому и написание истории Руси нельзя пускать на самотек, летописи прикармливаемые книжники должны составлять так, чтобы в Смуте и лихолетье обвинить простонародье и казаков, то есть тех, кто победил польское войско и самозванцев. И само собой, о роли иезуитов и иудеев лучше не упоминать вовсе.

    Под воздействием агентов влияния и врагов Руси, на Земском Соборе начались нестроения. “Много было волнений всяким людям, - писали очевидцы, - каждый хотел по своей мысли делать, каждый про своего говорил… Мстиславский с товарищами не проч был повторить трюк, к которому они прибегли после низложения Василия Шуйского. Тогда они навязали Земскому Собору решение не выбирать на трон никого из российских подданных и тем нейтрализовали усилия Романовых и Голитцыных… После всего этого бояре решили, что будут искать себе государя за рубежом… Но едва они обнаружили свои намерения, как в Москве поднялась буря возмущения. Еще в ноябре 1612 г. Минин, Пожарский и Трубецкой обратились ко всяких чинов людям в городах с запросом, пускать ли в думу и на собор князя Федора Мстиславского с товарищами. Прошло немногим более месяца, и ситуация прояснилась. Опираясь на волю соборных представителей, Минин, Пожарский и Трубецкой приняли беспрецендентное решение. В разгар избирательной компании они обязали Мстиславского с товарищами немедленно покинуть столицу. Все земство поддержало акцию против бывших членов семибоярщины. “О том вся земля волновалась на них, - записал московский летописец, - чтобы им в думе не быть с Трубецким да с Пожарским”.

    Не желая окончательно рвать с думой, руководители собора повсюду объявили, что бояре разъехались на богомолье… В отсутсвие бояр Земской совет вынес постановление не принимать на трон ни польского, ни шведского королевичей, ни служилых татарских царевичей, ни других иноземцев. То был первый шаг к принятию согласованного решения ”¹.

    В пользу Михаила Романова на Соборе активно агитировла его многочисленная знатная родня - воевода князь Иван Борисович Черкасский, Борис Салтыков, князь Иван Федорович Троекуров, дворяне Михалковы. Ссылались на то, что Михаил состоял в родстве с прежними царями-рюриковичами, “понеже он хвалам достойного великого государя Ивана Васильевича законныя супруги царицы Анастасии Романовны родного племянника Федора Никитича - сын”. Неожиданно Романова поддержали и донские казаки. Но многие не чувствовали уважения к 16 летнему юноше. За Трубецкого в свою очередь стоял архимандрит Троицкого (Сергиева) монастыря Дионисий и украинские, уральские казаки. Голоса вновь разделились, ни один из кандидатов не мог рассчитывать на большинство. Чтобы прийти хоть к какому-нибудь решению, многие предлагали бросить жребий меж трех самых достойных кандидатов и короновать того, кого судьба пожелает дать в государи.

    1. Р.Г. Скрынников “Лихолетье”. Стр. 520

    Российской Империи - БЫТЬ!

    - Ты звал меня, князь? -боярин Романов, приподняв полог, заглянул в шатер воеводы Пожарского.

    - Заходи, садись к столу, Иван Никитич. Давай закусим чем бог послал, да о делах серьезно поговорим - одни, без свидетелей.

    - О чем тут говорить, Дмитрий Михайлович? - вздохнув спросил старый боярин. - И так все ясно. На Москве только о том и речь - быть князю Трубецкому русским царем! Все казаки, кроме донцов, как один, за него, а среди дворян и духовенства согласия нет. Мой племянник Михаил молод еще, пятнадцать лет всего, кто ж пацана в такое смутное время на престол сажать будет? Ты бы князь поостерегся, с опальными Романовыми общаться становиться небезопасно.

    - Обо мне не беспокойся, Иван Никитич. Давай выпьем, да поговорим спокойно. А то ты еще к столу не присел, а уже “О чем тут говорить?” выпалил.

    Пожарский и Романов чокнулись и отхлебнули из чарок. Помолчали. Первым заговорил воевода Дмитрий Михайлович.

    - Князь Трубецкой вояка умелый, спору нет, велики его заслуги перед отечеством. И казакам его палец в рот не клади, ни одной обиды ни себе, ни Руси не простят! Сцепяться и с Крымским ханом - за украинские степи, и с султаном - за Азов, и с поляками за Смоленск, и со шведами за Новгород. Пару битв за счет удали выиграют, половину своих положат, на помощь русскую армию да дворянское ополчение потребуют. А воевать сейчас Руси не надобно - сил осталось едва десятая часть от тех, что до смуты были. Ну а станет царем Михаил - от имени юноши нам не зазорно будет низко поклониться старшим по возрасту правителям: и крымскому хану, и султану, и королю польскому, и королю шведскому. Во всем с ними согласимся, все их требования своим именным указом царь исполнять прикажет. Что уж там реально исполнять, а что обещать только - то мы, боярская дума решать будем. Станут иноземные государи проявлять недовольство - у нас всегда отговорка готова: “Царь мол юн, слаб, да с вами дружен. Погодите несколько лет, в возраст войдет - все по вашей воле исполнит”. Пока же иноземцы “годить” будут, мы хозяйство страны восстановим, войско вооружим, тех же казаков годным оружием оснастим.

    - Боярскую республику на Руси установить предлагаешь, Дмитрий Михайлович? Такую как в Новгороде была?

    - Нет, Иван Никитич! Лучшую для себя форму правления Русь сама давно выбрала. Это монархия. Именно монархия победила в схватке с другими видами государственного устройства. Ты вдумайся, ведь во времена княжеских усобиц Русь сама определяла как жить дальше. Сто пятьдесят лет Великому Княжеству Московскому на севере противостояла Новгородская вечевая республика - а позже, боярская олигархия Марфы Посадницы. На юге, в Поволжье старались сохранить независимость, заключали союз то с Москвой, то с Ордою, то с Новгородом десятки русских независимых княжеств, продолжавших жить по древнему феодальному праву, когда престол передавался не от отца к сыну, а старшему в роде Рюриковичей.

    И что же? Не только благодаря случайно выигранной битве победила Москва!

    К концу 15 века Новгород и феодальная вольница проиграли вчистую, Московское царство явно побеждало в экономическом, культурном, военном, дипломатическом соперничестве. Чем кончили бояре Новгородской республики? Актом отчаяния, позором на всю русскую землю, предательством с целью удержать власть, которое не может простить православный человек - попыткой передаться латинянам-литовцам. Что характерно, у нас, на Москве, как царя Василия Шуйского сбросили, бояре, дорвавшись до власти, тоже решили иноземцам-полякам передаться. Нет, нельзя позволять править на Руси горстке богатеев-олигархов, по самой своей сути оторванных от интересов народа!

    В том, что при юном царе первое время боярская дума станет распоряжаться - беды нет. Повзрослеет Михаил, от него самого будет зависеть, начать ли править самодержавно, или по совету думы. Сумеет всю власть к рукам прибрать - значит способен к правлению, такому судьбу страны не страшно доверить. Не сумеет - значит и не надо самодержавно править ему, пусть сидит марионеткой на престоле при умных советниках.

    В общем знай, Иван Никитич. Как вновь соберется Земской Собор, я, князь Пожарский, буду стоять за твоего племянника, Михаила Романова. Быть ему на Руси царем Михаилом Федоровичем! Первым в династии Романовых - грядущих правителей Великой Православной Империи!

    Меж тем обстановка на Земском Соборе вновь осложнилась. Оставшиеся в Москве агенты влияния смогли убедить выборщиков вернуть на Собор Мстиславского и всех знатных бояр. Тут же возобновилась дискуссия “…выбрать ли государя из своего народа или из иноземных государей… Мстиславский с товарищами, как и прежде, слышать не хотели о передаче короны незнатному в их глазах Мишке Романову. Речи насчет родства претендента с одной из многих жен Грозного вызвали у них одно раздражение. Возвращение руководства думы вернуло собор к давно пройденному этапу. Бояре вновь заговорили о приглашении иноземного принца. Терпению народа пришел конец. Едва речь о боярских речах разнеслась по Москве, казаки и “чернь” с большим шумом ворвались в Кремль и напустились на бояр с бранью. “Вы не выбираете в государи из русских господ, - кричали в народе,- потому что хотите сами править и одни пользоваться доходами страны и, как случалось раньше, снова отдадите государство под власть чужеземца!” Особенно настойчивыми были казаки. “Мы выдержали осаду Москвы и освободили ее,- заявляли они,- а теперь должны терпеть нужду и совершенно погибать, мы хотим немедленно присягнуть царю, чтобы знать, кому мы служим и кто должен вознаграждать нас за службу”.

    Верхи собора объединились, чтобы как-то противостоять напору снизу.”¹

    Выбирать в цари Михаила Федоровича Романова они категорически отказывались, ссылаясь на молодость претендента и его отсутствие в Москве. Чтобы потянуть время, бояре предлагали “отложить решение вопроса до его прибытия, чтобы можно было еще лучше подумать над этим”¹. Но речи знати “не произвели никакого впечатления на народ. Толпа не желала расходиться, шумела и требовала, чтобы бояре и соборные чины в тот же час присягнули Михаилу Романову.

    Пережив трагедию Смутного времени, народ все чаще вспоминал о старых законных царях. Все темное и жестокое, что было при Грозном, оказалось забытым. Вспоминались блеск и могущество царской власти, выдающиеся военные победы, казанское взятие. Многие наивно верили, что величие государства не возродит никто, кроме родни - пуская самой дальней - угасшей династии.

    Выступление казаков и вооруженного народа подтолкнуло выборы, положив конец расколу собора и распрям, которым не видно было конца. Благодаря вмешательству низов сторонники Романова окончательно забрали инициативу в свои руки и добились того, что члены Земского Собора проголосовали за избрание на трон Михаила. Приказные наспех составили крестоцеловальную запись. Члены думы и собора тут же утвердили ее и приняли обязательство верно служить Михаилу, его царице, которой не было и в помине, и возможным детям…

    Пришло время вызвать в столицу и самого кандидата. Миссия была важной, и собор выделил из своей среды приличную случаю депутацию. Мстиславский добился, чтобы ее возглавил Федор Шереметьев, один из членов семибоярщины, более других скомпроментировавший себя сотрудническтвом с Гонсевским.”¹. Шереметьев начал намеренно мешкать со сборами, затягивать поездку.

    Меж тем от бояр в Польшу, королю Сигизмунду, полетела грамота. “Царем Руси непутем выбран Мишка, сын Федоров, из рода бояр Романовых. Ныне тот Мишка в Ипатьевском монастыре в Костроме обретается и охраны путной при нем нет. Ты бы король поспешал, коль Мишка этот в плену польском окажется, то и все Московское царство польским станет”.

    Был спешно сформирован и послан на Русь конный летучий отряд из лучших сорвиголов Польши. Отряд где хитростью, а где золотом прокладывая дорогу, беспрепятственно добрался до самой Костромы, но нашел жуткую смерть в лесной трясине, благодаря подвигу великодушного крестьянина Ивана Сусанина, отдавшего жизнь за царя. До наших дней сохранилась летописная грамота царя Михаила Федоровича, выданная зятю Сусанина, крестьянину Богдашке Сабинину. “Про то (где Михаил) ведая, и терпя непомерные пытки, Сусанин про нас не сказал… и за то польско-литовскими людьми был замучен до смерти”.

    Наконец в марте делегация Земского Собора прибыла в Ипатьевский монастырь и нарекла Михаила Федоровича царем всея Руси. Сопровождавшие бояр духовные лица - архиепископ Феогност и Аврамий Палитцын вручили Романову царский посох. Затем Михаил Федорович со своей матерью Марфой Романовой выехали из Костромы в Ярославль, в город, где начиналось русское освободительное движение. Сразу же молодой государь проявил твердость и мудрость несвойственную возрасту. Так, прослышав о бесчинствах бандитских шаек, орудующих по дорогам под Москвой и о бездействии местных властей, царь пишет Земскому Собору и боярам, побуждая их немедленно изловит шишей и навести порядок: “Можно вам и самим знать, если на Москве и под Москвой грабежи и убийства не уймутся, то какой от Бога милости надеяться?”.

    Прибыв в Москву 2 мая 1613 года, 11 июля Михаил Федорович венчался на царство.

    1. Р.Г. Скрынников “Лихолетье”.

    Глава 35 Венчание на царство Михаила Федоровича

    Выбор правителя является важнейшим событием в жизни любого народа. Особенно торжественный и значительный обряд венчания на царство и коронования был введен при дворе византийских императоров. В алтаре храма происходило миропомазание государя и приобщение Святых Тайн, затем на голову ему возлагался венец, в одну руку передавался крест, в другую - скипетр. Коронуемый император читал Символ Веры и давал обещание хранить апостольские предания и установления соборов вселенских и поместных, являться верным сыном и защитником святой православной церкви, а по отношению к подданным быть милостивым и человеколюбимым.

    Подобный же торжественный обряд венчания на царство хотели установить на Руси еще киевские князья. Но их попытки приобрести царские регалии из Византии и заставить императоров признать царский сан правителей Киевской Руси долгое время оставались безуспешными. В своем наставлении “как царствовать” император Константин Багрянородный советовал, что если русские или другой какой северный народ… за какие-нибудь заслуги будут требовать себе царских одежд или венцов, то отвечать им, что эти украшения предоставляются лишь византийским императорам, да и ими не всегда употребляются, а только в торжественные праздники, и обыкновенно храняться в первенствующем храме столицы, и что еще Константином Великим положено заклятие не передавать их другим под угрозой отлучения от церкви.

    Но в 12 веке, после удачного похода на Византию Мстислава, сына Великого Князя Киевского Владимира Мономаха, византийский император, чтобы склонить русских к миру, прислал с митрополитом Неофитом венец, золотую цепь и бармы (оплечье) императора Константина Мономаха, деда Владимира по матери, которая была византийской принцессой. Митрополит венчал Владимира мономаховым венцом в Киеве. С тех пор Владимир получил прозвание Мономаха, а обряд венчания на царство становиться все более и более торжественным и, начиная с Ивана Третьего, совершается полностью по византийскому обряду.

    Коронование и венчание на царство избранного Земским Собором государя Михаила Федоровича было назначено на 11 июля. В центре Успенского собора Московского Кремля было устроено возвышенное место, называемое чертог, на котором стоял трон будущего царя. Трон этот, по преданию подаренный персидским шахом Аббасом царю Ивану Васильевичу Грозному, представлял собой изукрашенный позолотой и множеством драгоценных камней обычный стул строгих форм без особой резьбы, на спинке которого возвышалось золоченое изображение двухглавого орла. Трон до наших дней сохранился в Оружейной Палате, согласно описанию укращения на нем следующие: на золотой основе 325 рубинов, яхонтов и гиацинтов, многие величиной в половину голубиного яйца, 559 камней бирюзы, 16 больших жемчужин в жемчужных раковинах, 28 сапфиров, 15 аметистов, 21 хризолит.

    От трона к алтарю Храма спускались двенадцать ступенек, обитых алым сукном. От последней ступеньки до царских врат была разостлана суконная дорожка, по обеим сторонам которой были поставлены скамьи для высшего духовенства, богато разукращенные золотистыми персидскими коврами, бархатом, атласом и сукнами.

    Для прохождения царя от царских врат храма до царского места, что и теперь находиться близ северных дверей собора, по сукнам были разостланы “пути”, или дорожки из красного бархата. Направо от амвона были поставлены три стола для царских регалий - скипетра и державы. Держава - эмблема, которую употребляли еще римские императоры, представляла земной шар и означала владычество цезарей над orbis terrarum. Держава была сделана из золота и усыпана крупными драгоценными камнями, на верху укреплен большой православный крест.

    На рассвете 11 июля начался звон колоколов кремлевских соборов, который не прекращался до самого начала коронации. Уже во втором часу ночи государь Михаил Федорович вышел из опочивальни в Золотую теремную палату, где его ждали придворные. Присев, по обычаю, перед выходом в собор, царь пожаловал в бояре князей Пожарского и Черкасского и распределил должности при своем венчании на царство между князем Дмитрием Тимофеевичем Трубецким, боярином Мстиславским и родным дядей Иваном Никитичем Романовым. Своего духовника, протопопа Благовещенского собора, в сопровождении двух дьяков, царь послал на Казенный Двор за царскими регалиями. Когда посланные вернулись, царь приложился ко кресту и направился в сопровождении придворных в Успенский Собор.

    Торжественное шествие открывали бояре, затем следовали окольничьи и десять стольников. Перед самим царем шел протопоп с крестом и святою водою, которою он окроплял царский путь.

    Под громогласное “Многия лета!” шествие вступило в собор. Михаил Федорович проследовал к иконостасу и приложился к святым иконам и мощам, покоящимся в гробницах святых митрополитов Алексия и Петра, затем прошествовал к чертогу, где его ожидал митрополит Ефрем. Митрополит осенил царя крестом и окропил святой водою. Царь и владыка обменялись вопросами о здоровьи, после чего начался молебен Живоначальной Троице, Владычице Богородице, московским чудотворцам и преподобному Сергию. Михаил Федорович стоял молитву на обычном царском месте, по окончании ее митрополит вновь осенил царя крестом и окропил святою водою, а затем возвел его на место чертожное. Митрополит торжественно объявил, что по праву сродства с царем Федором Ивановичем и согласно всенародному избранию, духовенство благославляет Михаила Федоровича на престол великого и преславного русского царства и венчает его “по древнему царскому чину и достоянию”. Речь митрополита заканчивалась призванием благодати Божией на новонареченного царя на благо всему государству. Затем митрополит возложил на плечи царя бармы. На золотом блюде поднесли царский венец - знаменитую Шапку Мономаха, только что вызволенную из рук польских прихлебателей. Осенив Михаила Федоровича крестным знамением и поцеловав его, митрополит со словами “во имя Отца и Сына и Святого Духа”, возложил венец на голову государя. После этого митрополиту подали скипетр и державу, и он передал их царю - скипетр в правую руку, а державу в левую, и произнес следующую речь:

    “О, Боговенчанный царь и великий князь Михаил Федорович, всея Руси самодержец! Прими сей, от Бога данный тебе скипетр, править хорургви великого царства российского, и блюди, и храни его, елико твоя сила”.

    Не снимая венца, царь поклонился митрополиту. Остальные принимавшие участие в коронации духовные лица, архиепископы и епископы, восходили на чертожное место, благословляли государя и, сойдя обратно, кланялись царю, он отвечал им малым поклоном, также не снимая венца. После митрополит Ефрем, еще раз благословивши царя, взял его за правую руку и посадил на престол. После ектиньи протодиакон с амвона возгласил многолетие нововенчанному государю, протоиреи и священники пропели многолетие в алтаре, а затем оно было повторено певчими на правом и левом клиросах. Духовенство еще раз собралось у чертожного места, чтобы вновь поздравить царя и митрополит Ефрем от лица всех сказал: “Божьей милостью, о Святом Духе господин и сын Святой Церкви и нашего смирения, радуйся, Боговенчанный царь и великий князь Михаил Федорович, всея России самовержец, на своем великом российском царствии, от бога вданном тебе, и содержи скипетр и хоругви чтобы править по Божьей воле; и будь здрав и многолетен во многие роды и лета”.

    Вслед за этим государя поздравили бояре, окольничьи и остальной народ, а митрополит Ефрем обратился к юному венценосцу с поучительным словом, в котором пояснял важность сана царского и обязанностей, этим саном возлагаемых на приемлющих его. Осенением крестом и молением о многолетнем и благополучном царствовании закончился обряд царского венчания.

    Помолившись, открыли царские врата, и архидиакон произнес: “Господи святый, Боговенчанный царю! Призывает тя преосвященный митрополит, отец твой, со всем освященным собором на помазание святого и великого мира и ко причастию Святых и Животворящих Божественных Тайн Христовых. Гряди к нам о Святом Дусе, с миром”.

    Государь, во всех знаках своего сана, последовал на амвон. Здесь, став у самых царских врат, государь снял себя венец и передал его Ивану Никитичу Романову, державу князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому, а скипетр князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому. Архиереи подали митрополиту на золотом блюде святое миро, он трижды благословил его и затем совершил миропомазание царя на челе, ушах, груди, плечах и обеих сторонах рук, произнося при каждом помазании: “Печать дара Святого Духа. Аминь”. Места помазания были отерты архиереями чистою бумагою, которая тотчас же была сожжена в алтаре. По причащении Святых Тайн, государь вновь принял знаки царского сана, и возвратился на свое царское место в храме. Здесь Михаил Федорович поблагодарил всех собравшихся и пригласил их в тот же день к своей царской трапезе. Южными дверями царь направился в Архангельский Собор, где поклонился гробницам прежних князей и царей и приложился к мощам святых угодников. После Архангельского собора царь направился в собор Благовещенский, домашнюю церковь русских царей, и оттуда последовал в свои палаты.

    В тот же день у царя Михаила Федоровича в Грановитой Палате был задан пир, на котором присутствовали высшие чины духовной и светской власти, причем, по желанию царя, всем присутствующим приказано было быть “без мест”, забыть на праздничный вечер о своих чинах и родстве, и рассаживаться за столом как кто пожелает.

    Во время обеда присутствующие были наделены богатыми подарками, а в городе устоили богатые пиры для нищих.

    Следующий день - 12 июля, был день именин царя. В думные бояре был пожалован Козьма Минин. Состоялся торжественный обед в Грановитой Палате.

    13 июля был третьим и последним днем коронационных торжеств. Обедали опять в Грановитой Палате и впервые за царской трапезой присутсвовали жены боярские, до этого женщины в Московском царстве не сидели за одним столом с мужчинами.

    Начинался новый, великий и блистатетельный период истории России, освященный правлением династии Романовых.

    В заключение отметим, что после Михаила Федоровича до XVIII века в чине коронования, как это видно из сохранившихся источников, значительных перемен не происходило.

    Громкий топот копыт, свист, улюлюканье быстро разогнали играющую ребятню и прохожих с китайгородской улицы. Поражая ярким бархатом одежд, драгоценной сбруей и оружием, кавалькада всадников проскакала к боярской усадьбе. У самых ворот два несущихся во весь опор передовых ухаря резко осадили коней, отчего вороные красавцы взвились на дыбы. В деревянные створки неробко застучали плети.

    - Светлейший князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой к князь-боярину Юрию Никитичу.

    Повинуясь знаку поданному из растворенного окошка хозяина усадьбы, дворня бросилась открывать ворота. Соскочив с седла, Светлейший Князь по молодому, через ступеньку взбежал по лестнице высокого крыльца.

    Отпив по чину из поднесенной княгиней чаши, Дмитрий непоуставному крепко обнял родича-боярина.

    - Я, брат, проститься пришел. Завтра уезжаю.

    - Куда ж ты, Дмитрий Тимофеевич? Обождать бы надо, сейчас самые события на Москве.

    - Нельзя ждать, Юрий! Царев указ, с ним не поспоришь! Вчера сижу в тереме, вбегают люди - у ворот посланцы государевы, ко мне пропустить требуют. Жена не своим голосом кричит: ”Митя, беги! За твоей головушкой пришли! ”. По нынешним неспокойным временам у меня у заднего крыльца завсегда оседланная лошадь стоит, с переметными сумами казной полными. Выглянул из окошка, посмотрел на посланцев - вроде без стражи явились, значит в острог сходу тащить не будут, суетиться не стоит. Принял их с честью. Чтут грамоту - Царь и великий князь Михаил Федорович, всея Руси самодержец, благодарит за прошлую верную службу и жалует серебряной чарой золоченой с жемчугом и каменьями. Тут же чару мне передают. Зачитывают далее - Царь и великий князь всея Руси самодержец повелевает князю Трубецкому Дмитрию Тимофеевичу ехать воеводой в Тобольск… Вот так-то. Почетная ссылка в Сибирь, на воеводство… Ох и хитры советники молодого царя! С глаз долой бывшего претендента на трон убирают, и в Сибири верного человека заимеют. Знают, что Трубецкой воровать без меры и людишек понапрасну губить не будет. А Тобольск это вам не Астрахань с Ярославлем, там ополчение не соберешь, казаков за право на царство не поднимешь!

    Но ты знаешь, я даже рад. Как мы здесь живем, бояре Думы государевой? Ведь немногие при деле. Остальные, хоть и числяться заведующими приказами, только штаны просиживают, интригуют друг против друга, да подворовывают помаленьку. А по вечерам, так сказать празднуют - пьют, обжираются, дворовым да продажным девкам юбки задирают. При государе несколько умных голов всеми делами заправляют. Других бояр понабрали в Думу как на подбор. Слишком тупы и зависимы, чтобы перечить власть имущим, слишком трусливы и немощны чтобы воеводствовать полками, слишком телом тучны чтоб скакать на охоту, слишком неинтересны чтобы нравиться женщинам и вместо девок продажных, завести любовницу своего круга.

    - Дмитрий Тимофеевич, в Сибири не то что своего круга, там даже девок дворовых не будет, одни самоедки немытые. Да и пировать придется кониной да рыбой, без франкских вин с романеей.

    - Ничего, не за тем еду. Я грешный, поесть конечно люблю, но не вкусней ли уха на привале десяти перемен блюд на пиру в душном тереме? А бочонок с винцом и с собой захватить можно. А кончится - ты мне еще пришлешь, если родича Митку вконец не забудешь. И не лучше ли иногда распить чарку другую с другом за умной беседой, чем иметь постоянным соблазном сто бочек в подполе?

    Да, не будет у меня под старость богатых хором, изобилия в еде, теплого сортира. В Сибири за годы Смуты все в запустение пришло, все заново отстраивать надо! Но для здорового мужчины разве это повод для уныния? Зато все по-своему сделаю. Ведь зачем мы живем? Заходил я тут к Федьке Мстиславскому, тому кто в 1607 году всех в поляки записываться агитировал. После освобождения Москвы при встрече бояре ему морду били, священники благословить отказывались. А новый царь по великой милости и кротости своей его простил!

    Оклемался, род то великий, снова в думе государевой заседает. С самим Пожарским за власть тягается. Выходит, Смута ему только на пользу пошла. Состояние на службе у самозванцев и поляков утроил. Он меня давно к себе зазывал, я из любопытсва и зашел, все таки с детства знакомы. Сидит Федька в новосрубленной палате, рожа наглая и пьяная, от еды и вина стол ломиться, вся посуда серебряная да золотая. Но и такой вот типчик, с мозгами жиром заплывшими, оказывается не о только своем брюхе печется. Плохо ему, видите ли! Закусывает, пьет, сплевывает тут же от разочарованности на пол. Жену из палаты выставил, жаловаться начал, что жить скучно, что годы впустую уходят. “Ты, думаешь - меня спрашивает, зачем я по бабенкам разбитным таскаюсь? Мне, говорит, новые впечатления нужны!”. Вот, оказывается, что для него главное. И для меня, между прочим, тоже. Только впечатления я ищу другого рода.

    Вот, бог даст, увижу Сибирские реки. Говорят, их во всем мире ни с чем не сравнить. Большинство же наших даже на Волгу съездить лениться, постоять на простор полюбоваться. А я помню, еще мальчишкой на берег выбегал, на ледоход смотреть. Такого ведь нигде больше не увидишь!

    Мне тут советовали в ноги царю броситься, проситься послом в Европу. Говорили, смилуется государь, повелит посланником в Швецию али Англию ехать. Под крепкой стражей разумеется и с прехитрыми дьяками-доносчиками.

    В самом деле - тоже всем выгодно будет. И Трубецкой под присмотром, так что не рыпнется, и государству не зазорно - заслуженный воевода в почете и холе старость встретит.

    Только не по мне все это! Послом в Европу мне еще предавчики ехать предлагали, чтоб только с Руси удалить. Я отказался. Много диковин на Западе, на все посмотреть интересно! Но ничего изменить согласно нашим желаниям в Европе невозможно. Мы там гости, всем вокруг чужие. Ни стать своими среди них, ни завести таких же порядков на Руси никто не в силах. Народ не примет. И правильно сделает. Насмотрелись за годы Смуты благ западной цивилизации, спасибо. Один жидовин ЛжеДмитрий Второй чего стоил! У каждого народа свой уклад, свой национальный характер, свое государственное устройство. И чужого навязывать не надо! Русский человек всегда своей головой думал, поступал самостоятельно и слава Богу государство создал великое и веру православную сохранил.

    Нас паны, что с лжеДмитрием Первым понаехали, убедить пытались, что настоящая жизнь это пиры, балы, бабы да выпивка. Ну там путешествия в “цивилизованные страны” изредка. А оккупанты - враги Христовы, да иезуиты в это время Русью бы заправляли. Нет, врете! Не надо нам такой развеселой жизни! Русские люди хотят по своему на своей земле распоряжаться!

    В Сибири, да и в нашем подмосковье, если из Тобольска вернуться придется, работы непочатый край. Только успевай землю устраивать. Все в наших руках, все в нашей власти. Ты Тимофея Грязного помнишь? Я с ним, подлецом, вместе грамоте учился. Уж на что польский был холуй, на что морда бесстыжая, а и то говорит - лучше здесь боярином быть чем знатным вельможей в Польше. Потому что мы - Третий Рим, а они - задворки Европы. Мы сами в своих вотчинах хозяева, а у них - иудеи управляющие, которым ясновельможные паны должны по гроб жизни за взятое взаймы в счет будуших доходов от имения. Вот вам и воля шляхетская, вот вам и балы в Варшаве!

    В изданной на английском книге Руслана Скрынникова “Россия в кризисе”, в примечаниях, читаем: “Трубецкой Дмитрий - националистический лидер”. Думаю, князь Дмитрий Тимофеевич и не желал бы от нынешних врагов России другой характеристики.

    На Руси не воздвигли памятника Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому, как не воздвигли многим другим храбрым воеводам, казакам, стрельцам и ополченцам, вместе с Мининым и Пожарским спасшим Россию от оккупантов в смутное время начала семнадцатого века. Ну что ж, всем мраморно-гранитно-бронзовые монументы, возведенные на века, но всеж подверженные влиянию времени и потому тленные, не поставишь!

    Вечным памятником князю Трубецкому и всем русским воинам, самым величественным и огромным из возможных, стала сама наша Родина, одна седьмая часть земного шара, с названьем кратким Русь. Велика наша страна, но пусть каждый вспомнит своего “прадеда… погибшего еще на германской, турецкой ли войне, и прапрапращуров, погибших под Москвой и Аустерлицем, на Кавказе, в Крыму, на Литовском рубеже, в сшибке с ногайцами или еще прежде того, на поле Куликовом, на Ждане-горе, на Немиге, на Калке, на неисчислимом множестве иных великих и малых рек, и полей, и холмов, - так что, пожалуй, без хотя бы капли крови, пролитой пращурами, нет, не наберешь и горсти земли на просторах великой России… ”¹.

    И если однажды, встречающиеся, увы, в любом поколении выродки, польстившись на деньги ли, из ненависти к русскому народу, по-глупости или со страха предложат отдать иноземцам из состава России Курильские острова, земли на Балтике, Карелию, Выборг, горы Кавказа или приамурье, посмотри им в глаза, и спроси спокойно, но твердо: “Чью кровь, чьи положенные за эти земли жизни собираетесь вы продать ворогу?”

    А если и тогда не проймет, не может быть к таким выродкам жалости, наш долг сделать так, чтоб русская земля горела у них под ногами!

    1. Дмитрий Балашов. Писатель, убитый врагами России. Роман “Отречение”.