Октябрьский переворот. Анализ трагедии России в XX веке православным историком.

В ХХ веке русский народ и другие народы России, русские православные христиане и представители инославных вероисповеданий пережили собственную демографическую, социальную и нравственную Катастрофу, характер и последствия которой до сих пор неосознанны в российском обществе. В начале ХХ столетия авторы-составители статистического «Русского календаря на 1905 г. Алексея Суворина» проанализировали рост населения Российской империи в период с 1722 по 1900 годы. Они высказали предположение, в соответствии с которым, если «Россия ничего не потеряет и ничего не приобретет» по сравнению с ситуацией, сложившейся на 1900 год, то в 1910 году ее население составит 155 млн. (в реальности оказалось более 156,5 млн.), в 1930 году – 200 млн. (в реальности численность населения СССР составила 157,4 млн.), в 1985 году – 400 млн. человек (в 1990 численность населения СССР достигла лишь 290 млн.) [1].

Устойчивый рост населения в Российской империи, несмотря на тенденцию к снижению, сохранялся и в годы Первой мировой войны. Даже в 1916 году естественный прирост дал России почти 1 млн. человек, в то время как в других воевавших государствах Европы уже в 1915 году смертность превышала рождаемость [2]. Вместе с тем кровопролитная и практически выигранная Россией вместе с союзниками Великая или II Отечественная, как ее называли многие современники, война обострила накопившиеся многовековые общественные проблемы, создавшие условия для трагических революционных потрясений 1917 года.

Октябрьский переворот 1917 года и завоевание России большевиками в годы гражданской войны привели к истреблению целых сословий, исчезновению национальной и торгово-промышленной элиты, исторического российского общества, тяжелым социальным потрясениям (искусственному голоду, репрессиям, войнам), жертвами которых стали десятки миллионов наших соотечественников. За первые двадцать лет советской власти была физически почти уничтожена самая крупная Поместная Православная Церковь в мире [3]. Не менее разрушительными оказались и духовно-нравственные последствия большевизма. На протяжении многих десятилетий советский человек, живший в бедности и условиях товарного дефицита, постоянно принуждался к демонстрации фальшивого энтузиазма, существовал в отравленной атмосфере беззастенчивой государственной лжи, искусственно насаждаемых мифов и фикций, саморазрушительного двуличия. «Физическое опустошение нации – ничто в сравнении с тем душевным опустошением, которое внесено в наш народ принудительным лицемерием» [4], – с горечью писал русский зарубежный социолог Роман Редлих, последний ученик Ивана Ильина, и в другом исследовании отмечал: «Психология советского человека это психология зависимости и унижения <…> психология нищеты» [5].
В самоистребительном для русских православных христиан ХХ веке мы можем указать на несколько необратимых по последствиям этапов и событий Всероссийской Катастрофы.
I. Гражданская война 1917–1922 годов.
После Октябрьского переворота ленинская партия, переименованная в марте 1918 года в Российскую Коммунистическую партию (большеви-ков), противопоставила себя рыхлому большинству российского населения. Объективно большевики должны были силой навязать обществу свою волю, чтобы окончательно завоевать страну и удержаться у власти. 17 сентября 1918 года петроградская газета «Северная коммуна» опубликовала заявление члена ЦК РКП(б) и председателя Петроградского Совета Григория Зиновьева: «Мы должны увлечь за собой девяносто миллионов из ста, населяющих советскую Россию. С остальными нельзя говорить – их надо уничтожить». Поэтому полномасштабная гражданская война, неразрывно связанная с ожесточенной борьбой РКП(б) за единоличное политическое господство и создание монопартийного государства, оказалась неизбежной. Ее прямые жертвы в 1917–1922 годах оцениваются в 12 млн. человек, причем лишь не более шестисот – семисот тысяч из них (5–6 %) приходится на долю боевых безвозвратных потерь противоборствующих сторон. Абсолютно большая часть ка-тастрофической убыли населения связана с резким ухудшением общих условий жизни (голод в указанные годы, болезни, субъективная незащищенность и т. д.) [6], в первую очередь, бывших следствием противоестественных ленинских мероприятий. Совокупная доля жертв террора (в большинстве – «красного») оценивается специалистами в 1,5 млн. человек.
«Красный» террор принципиально отличался от террора противников большевиков, не имевшего, несмотря на все эксцессы и частные жестокие примеры, таких масштабов и целей. 12 января 1920 года в своей речи на заседании коммунистической фракции ВЦСПС Ленин публично указал на красный террор как на составную часть целенаправленной государственной политики: «Мы не останавливались перед тем, чтобы тысячи людей перестрелять» [7]. Практические действия большевиков в 1918–1921 годах неправильно рассматривать в качестве ситуативных или обусловленных экстраординарным характером гражданской войны. Как справедливо подчеркивал американский исследователь Ричард Пайпс, «они выражали целостную социальную философию, выходившую далеко за пределы чрезвычайной ситуации», но «сложившиеся в тот момент обстоятельства позволили представить их [современникам и потомкам. – К. А.] как систему неотложных мер» [8]. Фак-тически политику Ленина, а впоследствии – и Сталина, уместно охарактеризовать как стратоцид – физическое уничтожение людей по признаку принадлежности к определенной социальной группе (страте), классу или сословию. В известном смысле символом стратоцида в годы гражданской войны можно рассматривать убийство Царской семьи, страшная гибель которой открыла дорогу к трагедии миллионов российских семей в последующие десятилетия. «Цареубийство – вершина плебейского бунта – завершается народоубийством, атомизацией социальной ткани» [9], – утверждал Редлих.
Истребление дворянства, купечества, духовенства, казачества (расказачивание), почетных граждан, офицерства, представителей торгово-промышленного класса привело к исчезновению российской элиты и создало условия для возникновения в 1919–1920 годах властной антиэлиты или какистократии («правительства из худших граждан») в лице привилегированного «нового класса» ответственных (освобожденных) партийных работников: от секретарей первичных партийных организаций до членов ЦК и Политбюро. Этот «новый класс», в итоге присвоивший себе в форме коллективной собственности все активы, материальные ресурсы страны и труд «подсоветского» населения, получил обобщенное название номенклатуры (от лат. nomen – имя). «Революция, которая проводилась во имя уничтожения классов, – подчеркивал югославский диссидент Милован Джилас, – привела к неограниченной власти одного, нового класса. Все остальное – маскировка и иллюзия» [10].
II. Разрушение российского продовольственного рынка и первый искусственный голод 1921–1922 годов.
Социалистическое экспериментирование в первые годы советской власти включало в себя разрушение единого товарного рынка, ликвидацию дореволюционной кредитно-финансовой системы, экспроприацию ленинцами собственности, государственных и частных активов, введение принудительного труда, установление «рабочего контроля» на предприятиях, огосударствливание промышленности, запрет свободной торговли и частной хозяйственной инициативы, организацию производства в рамках административно-централизованного планирования. В 1920 году Народный комиссариат продовольствия распределил в РСФСР для горожан 21,9 млн. карточек. Были запрещены сделки с недвижимостью, отменены права наследования, путем безудержной эмиссии разрушено нормальное денежное обращение. Уничтожение денег рассматривалось в 1919 году как одна из программных задач РКП(б). По состоянию на 1 января 1914 года в России находилось в обращении кредитных билетов на сумму в 1,6 млрд. руб., на 1 января 1917 года – в 9,1 млрд., в конце октября – в 19,6 млрд. руб., а в 1921 году – 2,3 трлн. руб. Тогда покупательная способность ленинской пятидесятитысячной купюры равнялась довоенной царской копейке. 23 октября 1917 года 1$ стоил 6,5 руб., 4 ноября – 12 руб., весной 1920 года – 1 тыс. руб. Рыночные цены за годы «военного коммунизма» выросли почти в 200 раз [11].
В аграрной сфере политика РКП(б) фактически отбросила российскую деревню на десятилетия назад, привела в упадок сельское хозяйство и спровоцировала голод 1921–1922 годов, вызванный разрушением в годы «военного коммунизма» традиционного продовольственного производства. После Октябрьского переворота большевики, сделавшие ставку на «маргинальную устремленность невежественных и забитых масс» [12], активно поощряли захват частновладельческих земель и новые уравнительные переделы, больно ударившие по столыпинским хлеборобам-собственникам. Но для повы-шения крестьянского благосостояния захватный «черный передел» не имел никакого значения и противоречил здравому смыслу. Поколения рево-люционеров культивировали наивное народническое представление о необходимости принудительного отчуждения помещичьей земли и ее, якобы, достаточности для ликвидации крестьянского «малоземелья». В реальности и «малоземелье», и дворянские «латифундии» оказались мифом.
В 1920 году сотрудник Наркомата земледелия, экономист Борис Книпович, анализируя результаты советской землеустроительной политики за первые три года революции, честно признал: «Громадное количество земель, разделенное между многомиллионной массой крестьянства, дало ничтожные результаты <…> Увеличение [посевной. – К. А.] площади на едока выразилось в ничтожных величинах: десятых и даже сотых десятины на душу. В громадном большинстве губерний увеличение это не превышало полудесятины» [13]. Книпович подчеркивал, что позитивные итоги «черного передела» для малоземельных и безземельных крестьян выглядели ничтожными. «Отрицательные же, – писал экономист, – были чрезвычайно ощутительны. Крупные землевладельческие хозяйства, дававшие высокие урожаи, представлявшие собой большую ценность, снабжавшие рынок большим количеством продуктов, были ”разорваны на части”, уничтожены» [14].
Однако крестьянский «черный передел», до весны 1918 года сопровождавшийся варварским разгромом помещичьих усадьб и бесчисленными насилиями в отношении их обитателей, имел глубокий политический смысл для ленинцев. Во-первых, как инструмент революционизирования деревни, доводивший конфликт между крестьянами и помещиками до кровопролития. «Революция могла происходить только в форме захвата земли и уравнительной дележки» [15], – откровенно заявлял Книпович. Возможно, что Ленин, предвидевший в перспективе войну большевистской партии с крестьянством, не хотел повторения в России исторического опыта Вандеи, и не желал появления в российской провинции бесчисленных крестьянских отрядов под предводи-тельством дворянских «полевых командиров». Во-вторых, отменив 26 октября 1917 года право собственности на землю, большевики мгновенно превратили десятки миллионов крестьян из собственников (явных или потенциальных) в пользователей, а на самом деле – в бесправных арендаторов, не подозревавших о своем новом статусе и его последствиях. Иван Ильин в этой связи верно заметил: «Только “тело земли” переходило к захватчикам, а “право на землю” становилось спорным, шатким, непрочным и прекарным (т. е. срочным до востребования); оно обеспечивалось лишь обманно» [16].
14 февраля 1919 года постановлением ВЦИК «О социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию» вся земля в пределах РСФСР «в чьем бы пользовании она ни состояла», объявлялась «единым государственным фондом». Правом заведовать и распоряжаться им наделялись органы советской власти, которые еще в 1918 году на всех уровнях, включая ВЦИК и Всероссийские съезды, потеряли какое-либо самостоятельное политическое значение и превратились в фикцию. Ширма Советов маскировала жесткую управленческую вертикаль территориальных партийных комитетов РКП(б), бывших основой сложившегося однопартийного государства. Тем самым партия Ленина, не привлекая внимания, хитроумно объявила себя коллективным владельцем многомиллиардной собственности, присвоив себе привилегированное право владеть, пользоваться и распоряжаться землей. Ее оценочная стоимость в ценах 1913 года по самым скромным меркам составляла около 80 млрд. золотых рублей [17]. «Коммунисты не придумали коллективной собственности, – подчеркивал югославский диссидент М. Джилас, – но они придали ей всеобъемлющий характер». При советской власти «коллективная собственность приняла гораздо более обширные размеры, чем во все прежние эпохи, даже чем в эпоху фараонов» [18].
Социалистический эксперимент быстро привел к крушению российского сельскохозяйственного рынка. Продразверстка стала инструментом, позволявшим с трудом выкачивать из деревни хлеб и другие продукты. Однако стратегическая цель аграрной политики РКП(б) заключалась в постепенном превращении самостоятельных крестьян-домохозяев, свободных производителей продовольствия в полукрепостных рабочих, прикрепленных к государственным (коллективным) предприятиям по обработке земли, обращенной в коллективную партийную собственность. Искусственное создание таких «прогрессивных» советских хозяйств, несмотря на их полную нерентабель-ность, началось уже зимой 1917–1918 годов. Прямым следствием постановления ВЦИК от 14 февраля 1919 г. должна была стать массовая кампания по принудительному обобществлению земли и насаждению в деревне «товарищеских» форм землепользования. Однако успешные наступательные операции русских Белых армий весной – осенью 1919 года сорвали подобные намерения. По существу, в 1919 году Белые армии спасли российское крестьянство от массовой коллективизации, отсрочив ее на 10–11 лет. В 1917–1922 годах в Белом движении по оценкам автора в совокупности участвовали около одного миллиона российских граждан.
В итоге в годы «военного коммунизма» большевики обескровили де-ревню, подорвали ее производственный потенциал, организовали уничтожение наиболее крупных и рентабельных хозяйств. Производство сельскохозяйственной продукции в 1920 году по сравнению с уровнем 1913 года упало почти на 40 %, урожайность по отдельным видам злаков снизилась на 40–50 %. Посевные площади сократились с 87,4 млн. десятин (1913) до 49,2 млн. десятин (1922). Если в 1913 году собирали 4,9 центнеров (490 кг) зерна на душу населения, то в 1921 – 2,4 (240 кг) [19]. К 1921 году ленинцы привели российскую экономику к полному краху, обесценив все позитивные результаты развития русского хозяйства, достигнутые в эпоху столыпинской модернизации. Необходимо подчеркнуть, что ликвидация большевиками свободной экономической деятельности имела не только идеологическую, но и прагматическую мотивацию. Низкий уровень потребления, нищета и недоедание обывателей парализовали активное сопротивление, минимизировали протестные выступления, как в столичных городах, так и в провинции.
Поэтому климатическая засуха и недород 1921 года послужили лишь второстепенной причиной массовой гибели населения от голода, охватившего в 1921–1922 годах 37 губерний в Поволжье, Приуралье, на Юге РСФСР и УССР. В первую очередь избыточная смертность стала следствием социально-экономической политики ленинской партии, разорения деревни и разрушения отечественного продовольственного рынка. Если в 1891–1892 годах в результате действительного недорода погибли 375 тыс. человек, то жертвы голода 1921–1922 годов по оценкам специалистов превысили 4,5 млн [20]. В то же время летом 1921 года большевики заказали за границей (в первую очередь, через Швецию) английский шоколад на сумму в 30 млн. царских рублей, фрукты, табак, опиум (!) из Персии на 63 млн. рублей, 40 тыс. тонн шведской селедки, 250 тонн соленой рыбы из Финляндии, 7 тыс. тонн сала из Германии, французскую ветчину. Один из посредников, участвовавших в операциях по распродаже русского антиквариата за границей, вспоминал: «Советская элита поглощала трюфеля, ананасы, мандарины, бананы, сушеные фрукты, сардинки и Бог знает что еще», когда по всей стране «люди умирали с голода» [21]. В декабре 1921 года на фоне беспрецедентной гуманитарной катастрофы Ленин, выступая в Москве на IX съезде Советов, заявил, что опыт, приобретенный партией в 1918–1920 годах, «был великолепен, высок, величественен, имел всемирное значение» [22].
III. Сталинская коллективизация 1930–1932 годов и принудительное создание колхозной системы.
Хлебозаготовительные кризисы 1927–1928 годов показали, что но-менклатура Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) и крестьяне-хлеборобы – свободные производители продовольствия – не могут сосуществовать. В 1928 году Сталин публично назвал крестьянство «таким классом, который выделяет из своей среды, порождает и питает капиталистов, кулаков и вообще разного рода эксплуататоров» [23], и, следовательно, представляет постоянную угрозу для привилегированного положения и политической власти номенклатуры. Для сохранения полноты власти у сталинцев оставался единственный возможный путь, контуры которого большевики наметили в РСФСР еще зимой 1919 года. В кратчайший срок надлежало силой превратить крестьян-домохозяев в крепостных батраков, бесправных сельскохозяйственных рабочих, прикрепленных к государственным предприятиям (колхозам) по обработке земли, давно обращенной в коллективную партийную собственность. Теперь достоянием номенклатуры становился и кре-стьянский труд. Джилас в этой связи справедливо указывал: «Коллективизация крестьянских хозяйств была экономически нерентабельна, но она была нужна новому классу для укрепления его власти и защиты его собственности» [24]. Не исключено, возможно, что именно поэтому В. М. Молотов считал «успех коллективизации значительней победы в Великой Отечественной войне» [25].
В результате насильственной коллективизации Советский Союз понес миллионные человеческие жертвы и многомиллиардные финансовые убытки. Так, например, только потери животноводства в 1928–1933 годах ныне оцениваются в 3,4 млрд. золотых рублей (в ценах 1913 года!). Поголовье лошадей сократилось в СССР более чем вдвое, с 34 млн. голов (на 1929) до 16,6 млн. (на 1933) [26]. Однако самым страшным последствием коллективизации стала гибель миллионов крестьян и трагедия крестьянских семей. Раскулачиванию подверглись не менее миллиона крестьянских хозяйств общей численностью 5–6 млн. человек.
Одно из частных свидетельств так описывает типичную картину раскулачивания в Центрально-Чернозёмной области РСФСР зимой 1930 года [27]:
«Было мне тогда четыре года, когда пришли раскулачивать моих родителей. Со двора выгнали всю скотину и очистили все амбары и житницы. В доме выкинули все из сундуков, отобрали все подушки и одеяла. Активисты тут же на себе стали примерять отцовские пиджаки и рубашки. Вскрыли в доме все половицы, искали припрятанные день-ги, и, возможно золото. С бабушки (она мне приходилось прабабушкой, ей было больше 90 лет, и она всегда мерзла) стали стаскивать тулупчик. Бабушка, не понимая, чего от нее хотят активисты, побежала к двери, но ей один из них подставил подножку, и когда она упала, с нее стащили тулупчик. Она тут же и умерла.
Ограбив нас и убив бабушку, пьяные уполномоченные с активистами, хохоча, пере-ступили через мертвое тело бабушки и двинулись к нашим соседям, которые тоже под-лежали раскулачиванию, предварительно опрокинув в печи чугуны со щами и картошкой, чтобы мы оставались голодными. Отец же стал сколачивать гроб из половиц для ба-бушки. В голый и разграбленный наш дом пришли женщины и старушки, чтобы прочи-тать молитвы по новопреставленной рабе Господней. Три дня, пока покойница лежала в доме, к нам еще не раз приходили уполномоченные, всякий раз унося с собой то, что не взяли ранее, будь то кочерга или лопата. Я сидела на окне и караулила – не идут ли опять активисты. И как только они появлялись, быстро стаскивала со своих ног пуховые но-сочки, которые мне связала моя мама и прятала под рубашку, чтобы их у меня не отняли.
В день, когда должны были хоронить бабушку, в наш дом ввалилась пьяная орава комсомольцев. Они стали всюду шарить, требуя у отца денег. Отец им пояснил, что у нас уже все отняли. Из съестного в доме оставалось всего килограмма два проса, кото-рое мама собрала в амбаре на полу. Его рассыпали в первый день раскулачивания из про-рвавшегося мешка, который тащили пьяные комсомольцы. Пока они рылись в доме, мама незаметно сунула в гроб, под голову мертвой бабушки, наш последний мешочек с просом. Активисты, не найдя в доме денег, стали их искать в гробу у покойницы. Они нашли ме-шочек с просом и забрали его с собой».
Из воспоминаний крестьян деревень Псковской области (записи 1973–1984 годов, стиль и орфография публикаторов сохранены) [28]
«Первое мое горе – как родителей раскулачили. Я тады уже замуж зайшла, так нас не тронули, потому как мой Василий в 17-ом году как раз в Питере миколаевским солдатом служил и с колокольни в жандармов стрелял. Как батьку забрали, да мамку выселили, так я, как пташечки прилетят, все голосила <…> Второе горюшко – задарма робили всю жизнь. Трудодней робили мног, а получали ничох. И всю жизнь на столе засуха была – хлеба хлеборобу не хватало. Теперь стало получше <…> пенсию по 12 рублей получаем. Сыто стали жить, но денег все равно не хватает» (А. Ф. Семёнова, 1902 г. р., д. Перелазы Усвятского р-на Псковской обл., запись 1973).
«В нашей деревне все были работящие, жили крепенько и не хотели свое отдавать, как в колхозы погнали. Все были против, потому как етой жизни не знали. Взяли всех наших мужиков в село Урицкое (12 км отсюдова) и расстреляли. Четыре брата Паничевых из Есипово сковали эту власть. Из бедняков были, непутевые хозяева. После революции, как поделили землю по едокам, все в середняки выбились, а они – нет: больно шибутные были. Как пошли колхозы, они стали коммунисты, ездили по деревням, наганами махали – загоняли в колхоз. Лютовали сильно, даже расстреливали людей на месте» (М. Ф. Шваркунов, 1914 г. р., д. Лысая гора Усвятского р-на Псковской обл., запись 1973).
«В 1930 году обе церкви раскопали, и началась эта суматоха – раскулачивание. Кто нейдет в колхоз и не может выплатить твердый налог, того ”черный ворон” забирал. Пробовали сначала сделать коммуну. Пришла 43-я стрелковая дивизия, свезла вместе две деревни, Жигули и Панково, со всем хозяйством и барахлом; десять красноармейцев осталось, остальные уехали делать коммуны в других местах. Вилкам да винтовкам загоняли нас в коммуну. Все добро свое свезли: скот, сало, хлеб, яички. Пока все свое не скушали, хорошо было. А там и разъехались по домам. Из коммуны сделали колхоз имени 43-й стрелковой дивизии. С 1932 года повсюду стали колхозы. Установили двухпроцентный фонд: каждый должен отдать колхозу зерно на случай неурожая. Один сосед сказал: “Зачем засыпать в колхоз? Будет неурожай – мы и так дадим голодающим бесплатно”. За это ему 5 лет дали <…> Девок в те годы заставляли вырубать делянки – за 3–4 сотки давали 3–4 метра ситца по 34 копейки (иначе его не купить было) <…> Отец говорил, что косил пану “с половины” на панских землях: половину пану, половину себе. А теперь надо косить на 10 колхозных коров, тогда уже дают косить на 11-ю, свою» (Е. Т. Степанова, 1917 г. р., д. Устье Куньинского р-на Псковской обл., запись 1984).
За период с 1930 по 1940 годы из родных мест депортировали и принудительно выслали в отдаленные районы Советского Союза около 4 млн. человек (в том числе 2 464 250 «кулаков» и членов их семей в 1930–1937 годах) [29]. Значительная часть спецпоселенцев погибла на этапах и в спецпоселках, оказавшись в нечеловеческих условиях существования. По официальной статистике, численность спецпоселенцев в СССР на 1932 год составляла 1 317 тыс. По другим данным, в эту категорию за период с зимы 1930 года по 30 сентября 1931 года попали 2 437 062 человека (517 665 семей). Убыль в 1 120 062 человека никогда не комментировалась. В 1932–1940 годах в места спецпоселений дополни-тельно прибыли 2 176,6 тыс. поселенцев, но на 1940 год в трудпоселках осталось всего 997 тыс. человек. В те же годы бежали из спецпоселков 629 042 человека. Из них поймали и вернули назад 235 120 человек [30]. Если исключить некоторые незначительные по численности категории официально освобожденных, то общее количество умерших спец- и трудпоселенцев в период с 1930 по 1940 год, включая жертвы внесудебных расстрелов и погибших в побегах, можно оценить в 1,8 млн. Кроме того, автор оценивает жертвы внесудебных репрессий при подавлении антиколхозных восстаний и сопротивления в 1930–1932 годах по стране не менее, чем в 100 тыс. человек.
IV. Второй искусственный голод (Голодомор) 1932–1933 годов.
На принудительное создание нерентабельной колхозной системы крестьянство ответило массовым вооруженным сопротивлением 1930–1932 годов, которое мы имеем все основания назвать «второй гражданской войной». В начале 1930-х годов в разрозненных крестьянских восстаниях и выступлениях под антибольшевистскими и антисталинскими лозунгами по оценкам органов ОГПУ участвовали почти 2,5 млн. человек [31]. Однако подавляющее военно-техническое превосходство противника не оставляло безоружным повстанцам никаких шансов. В результате насаждения колхозов и очередного разрушения большевиками отечественного продовольственного рынка уже в 1932 году в отдельных районах Советского Союза (Казакская АССР, Молдавская АССР, Западно-Сибирский край) началась массовая смертность от голода и дистрофии. Советскими органами отмечались самоубийства людей на почве истощения. Количество умерших исчислялось десятками тысяч [32].
Большевики задолго до нацистов применяли голод в качестве репрессивного инструмента, и уже в первые недели после Октябрьского переворота лишали своих противников продовольственных карточек. Нормированное распределение позволяло поддерживать одни социальные группы населения и обрекать на вымирание другие. После гражданской войны продовольственные карточки не полагались «лишенцам». 29 июля 1931 года на VII участке Парбигской комендатуры (бассейн р. Чая, притока Оби, Чаинский район, территория нынешней Томской области, в 1931 – район северных комендатур Сиблага) вспыхнуло вооруженное восстание доведенных до отчаяния спецпереселенцев из Кузбасса и Алтая. Более тысячи повстанцев захватили одну из поселковых комендатур и продержались до 2 августа, когда сводные отряды милиции, ОГПУ и совпартактива подавили протестное выступление. Погибли около ста повстанцев и 4 карателя, около ста сорока активных участников восстания были арестованы (54 человека получили от трех до десяти лет лагерей). 15–19 сентября в Чаинском районе по сообщению секретаря местного райкома ВКП(б) А. Осипова тридцати шести тысячам «кулаков и кулачат» выдавали по 100 гр. хлеба на семью [33]. Затем выдача совершенно пре-кратилась и поселенцы начали вымирать.
Трагедия чаинских спецпереселенцев повторилась во всесоюзном масштабе. Осенью 1932 года для того, чтобы окончательно сломить сопротивление коллективизации, члены Политбюро ЦК ВКП(б) приняли ряд директивных решений, предполагавших полную экспроприацию урожая в определенных регионах страны. Сталинское руководство намеревалось поставить упрямых хлеборобов в такие катастрофические условия существования, чтобы с легкостью превратить их в прикрепленных к земле смирившихся и бесправных батраков, неспособных ни к каким протестным действиям. Объективных причин для массового голода не существовало: если в 1931 году с одного засеянного гектара в СССР собрали 650 кг хлеба, то в 1932 году – 673 кг. В 1931 году на человека приходилось 425 кг собранного хлеба, а в 1932 – 415 кг [34]. Некоторое снижение обусловил пока сохранявшийся в Союзе ССР ежегодный прирост населения. Климатические показатели не предвещали засухи даже в Поволжье. 11 января 1933 года в своем докладе Сталин подтвердил: «Валовый сбор хлебов в 1932 году был больше, чем в 1931 году» [35].
Однако весь урожай 1932 года попал под пресс принудительных хлебозаготовок, осуществлявшихся варварскими методами с единственной целью – спровоцировать на селе мор, обескровить деревню и сломить в определенных регионах СССР упорное сопротивление коллективизации. По предложению Анастаса Микояна, и с согласия Сталина норма изъятия хлеба государством в зерновых районах была увеличена с 37 % до 45 %, несмотря на то, что в 1930 году урожай на человека составлял 489 кг, а в 1932 – лишь 415 кг (падение на 15 %). Поэтому Голодомор 1933 года носил искусственный или «рукотворный» характер. Голод, поразивший зимой 1933 года Украину, Дон, Северный Кавказ, Западную Сибирь, Поволжье, Казакскую АССР, по оценкам специалистов, унес примерно 6,5 млн. человеческих жизней [36], и позволил сталинцам навязать деревне «второе крепостное право (большевиков)».
Вероятно, это был беспрецедентный в истории случай, когда власть ради самосохранения применила против собственных граждан такую мучительную репрессию как голод – постепенное истощение человеческого организма вело не только к смерти, но и предваряло ее жестокими страданиями. 22 января 1933 года Сталин подписал директиву ЦК ВКП(б), запрещавшую выезд населения из пораженных голодом районов. Затем ее подписал и председатель Совнаркома Молотов. Генеральный секретарь заявил, что стихийная крестьянская миграция организована «врагами советской власти, эсерами и агентами Польши с целью агитации “через крестьян” в северных районах СССР против колхозов, и вообще против советской власти» [37]. Бежавших предлагалось немедленно задерживать, фильтровать, и, после арестов неблагонадежных, «водворять остальных в места их жительства» [38]. За полтора последующих месяца органы ОГПУ задержали 219,5 тыс. человек. Из них 186,6 тыс. были возвращены домой, остальные осуждены [39].
Всесоюзная гуманитарная катастрофа происходила в обстановке полной секретности и умолчания. 19 февраля Сталин категорически запретил самовольные поездки иностранных корреспондентов по СССР [40]. В феврале – марте смертность населения в голодавших регионах Советского Союза приобрела массовый характер. Отмечались многочис-ленные случаи самоубийств и людоедства, в том числе внутрисемейного. При этом представители низового совпартактива, по воспоминаниям некоторых участников событий, получили право «решать на местах» вопрос о людоедах. Зачастую их немедленно арестовывали без каких-либо санкций, и расстреливали за границей сельских населенных пунктов [41] в балках, оврагах, низинах… Свидетельства частных лиц коррелируются с известными автору документами. Один из них подтверждает распоряжение от 22 мая 1932 года прокурора УССР М. Михайлика о немедленной передаче арестованных людоедов в местные органы ОГПУ [42]. Соответствующей статистики расстрелов у исследователей нет. Со-хранившиеся свидетельства и документы рисуют неописуемые картины че-ловеческих страданий.
Рассказ одного из офицеров власовской армии (ВС КОНР/РОА),
записанный 6 декабря 1945 года генерал-майором С. К. Бородиным в американском лагере военнопленных № 26 (Ландсхут, Бавария) [43]
«Вся родня моего товарища по работе была вывезена из станицы [Беломечетин-ской. – К. А.]. Он как-то случайно застрял в Баталпашинске, в 25 верстах от своей род-ной станицы. Был май месяц [1933. – К. А.]. Его тянуло в станицу посмотреть, что там и как. Добыл он пол литра водки, запасся кое-какой едой и пошел в станицу. Видом ста-ницы он был ошеломлен. Многих дворов и домов уже не было, вся станица заросла высо-ким бурьяном. Не видать ни людей, ни животных. Идет к своему дому. Дом стоит. Во дворе – высокий бурьян, а в бурьяне сидит старик с большой бородой со странным вы-ражением лица и какой-то дикостью во взоре. Мой друг подошел к нему.
– Здравствуйте, – сказал он.
– Здравствуйте, – сумрачно ответил старик, – Чего пришел?
– Да вот… этот дом – дом моего отца. Я в нем тоже жил. Хочется посмотреть.
– Что-ж, смотри, – заметил старик и повел моего товарища в дом.
Разговорились. Старик как-то особенно на него посматривал, – не так, как все люди, и даже не так, как смотрит следователь на допросах. Друг мой подумал, что ста-рик смотрит так, потому что он голоден. Тогда он говорит:
– Что-ж, дедушка, может выпьем-то с горя? У меня кое-что тут в корзинке есть.
– Выпьем, – сказал старик.
Мой друг достал все из корзинки и поставил на стол. Старик достал два стакана. Скоро они все выпили и съели. После этого старик встал и говорит:
– Ну, а теперь мы съедим мое.
Мой друг удивился. Что могла быть за еда у старика?
Старик рогачом достал из печи большой чугун с чем-то и стал в большую миску вынимать из чугуна человеческие руки, куски ног и другие куски сваренного человеческого мяса. У моего друга поползли мурашки по телу и волосы зашевелились.
– Чего таращишь бельмы-то? Ешь! – говорит старик.
– Нет, я есть не буду.
– А-а! Не будешь?! – и старик бросился к печке, где лежал большой топор.
Мой друг бросился в этот момент в закрытое окно, выбил силой удара своего тела окно со всей рамой и выскочил из дома.
– А-а-а! – кричал старик-людоед, прыгнув с топором в то же окно за моим другом. А тот со всех ног бросился бежать вон из своей родной станицы в направлении Батал-пашинска. Людоед с полкилометра гнался за ним, пока, наконец, не отстал… Побывал в отчем доме».
Из сводок территориальных органов ОГПУ и свидетельств о Голодоморе в феврале – апреле 1933 года, состоянии села и населения [44]
Володарский р-н Киевской обл. «Установлено: <…> В селе Рудое единоличница Я. бросила троих детей и выехала из села. 9-летний ее мальчик вместе со старшей сестрой камнем убили младшую 3-летнюю сестру, после чего отрезали голову и употребляли в пищу в сыром виде мясо трупа. В селе Лобочёво на кладбище в снегу обнаружены трупы 3 детей».
Ново-Васильевский р-н Киевской обл. «Голодающие питаются всякими отбросами, падалью и различными суррогатами. В районе отмечена торговля спекулятивного эле-мента трупами кошек, собак и мясом павших лошадей. Средняя стоимость трупа собаки – 12 руб., килограмм мяса павшей лошади – 6–8 руб. Расплата в большинстве случаев производится вещами (одеждой, коврами и проч.). Аналогичное положение в ряде других районов».
Северо-Кавказский край (СКК). «В голодающих населённых пунктах имеют место случаи употребления в пищу различных суррогатов: мясо павших животных (в том числе сапных лошадей), убитых кошек, собак, крыс и т. п.».
Станица Воздвиженская Ново-Александровского р-на СКК «Единоличница Щег-лова, имея двух детей, питалась мясом собак. Обследованием квартиры найдены две со-бачьи головы, приготовленные для изготовления холодца».
Станица Ново-Щербиновская Ейского р-на СКК. «В 3-й бригаде жена осужденно-го Сергиенко таскает с кладбища трупы детей и употребляет в пищу. Обыском кварти-ры и допросом детей Сергиенко установлено, что с кладбища взято несколько трупов для питания. На квартире обнаружен труп девочки с отрезанными ногами и найдено ва-реное мясо».
Станица Ново-Пашковская Кущёвского р-на СКК. «26 февраля член сельсовета Архипенко А. увидела Реву Надежду, выходящую из погреба со следами крови на платье <…> Проверкой факта установлено, что Рева Надежда вырезала у трупа сына Михаила мясо с бедер обоих ног. На вопрос, зачем это сделала, Рева ответила: “Это не ваше дело, я резала мясо со своего ребенка, но его еще не ела».
Вешенский р-н СКК. «Теперь же [в апреле. – К. А.] по правобережью Дона появи-лись суслики и многие решительно “ожили”: едят сусликов, вареных и жареных, на ско-томогильники за падалью не ходят, а не так давно пожирали не только свежую падаль, но и пристреленных сапных лошадей, и собак, и кошек, и даже вываренную на салотопке, лишённую всякой питательности падаль… Сейчас на полевых работах колхозник, выра-батывающий норму, получает 400 гр. хлеба в сутки. Но те из его семьи, которые не ра-ботают (дети, старики), ничего не получают. А много ли найдется таких, с закаменев-шими сердцами, которые сами съедали бы эти разнесчастные 400 гр., когда дома – пух-лая семья. И вот этакий ударник половину хлеба отдает детишкам, а сам тощает, то-щает… Он уже не только работать, но и по земле ходить-то не может. Такие полу-трупы с полей отвозят в хутора. А дома чем его голодная семья отпечалует?»
Борисовский р-н Центрально-Черноземной обл. «В Октябрьском сельсовете умерло 25 чел., и в Никольском сельсовете до 20 чел. Отдельные целиком вымершие семьи ле-жали замерзшими в своих хатах по нескольку дней, со стороны сельсоветов мер к их по-хоронам не принималось»
Троцкий р-н Уральской обл. «В колхозе им. Сталина Михайловского сельсовета трупы павшего от сапа скота, залитые карболовым раствором, колхозниками-нацменами и русскими растаскиваются со скотомогильника и употребляются в пищу».
V. Политический террор и массовые расстрелы населения по обвинению в «контрреволюционных преступлениях».
Первые десятилетия существования советского государства сопровождались массовыми арестами и расстрелами сотен тысяч людей по обвинению в совершении «контрреволюционных преступлений». Вскоре после Октябрьского переворота российские граждане лишились принципиальных субъективных прав, в первую очередь, личной неприкосновенности и права собственности, а также политических свобод, закрепленных в отечественном законодательстве в петербургский период русской истории (Свод Основных Государственных законов, раздел I, главы VIII–IX), подтвержденных дореволюционной правоприменительной практикой и гарантированных независимой судебной властью. 22 ноября 1917 года Правительствующий Сенат, учрежденный в 1711 году в качестве высшей судебно-надзорной инстанции Российского государства, в общем собрании вынес решение о незаконности и непризнании большевистского Совета народных комиссаров, захватного властного органа, возникшего мятежным путем. Через несколько часов Совнарком принял декрет о суде, объявив двухсотлетний Сенат упраздненным. Вла-димир Ульянов (Ленин) и 5 комиссаров, в том числе Иосиф Джугашвили (Сталин), заявили о ликвидации российской судебной системы, включая институты прокурорского надзора, мировых судей и присяжных [45]. Знаменитый декрет подписали 6 членов ленинского правительства, из которых двое входили в ЦК большевистской партии. Джугашвили, кроме того, снискал известность как организатор и соучастник уголовных преступлений («эксов»), совершавшихся с ведома Ленина в 1907–1912 годах с целью криминального пополнения партийной кассы [46]. Указанные лица упразднили и весь корпус российского права.
Так были сделаны первые шаги к созданию системы государственного террора, «пыточного следствия» и практике массовых убийств. Оценить общее число расстрелянных по политическим мотивам в 1921–1953 годах до сих пор сложно, так как значительная часть жертв расстреливалась сотрудниками карательных органов во внесудебном по-рядке (особенно, в 1930–1933 годах) или формально репрессировалась не за «контрреволюционные преступления», а по другим основаниям (например, в связи с избирательным применением постановления «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», написанного Лазарем Кагановичем и Иосифом Сталиным, и утвержденного членами Политбюро ЦК ВКП(б) 7 августа 1932 года). Однако ныне опубликованные официальные документы позволяют представить масштабы террора в общих чертах. По данным Спецотдела МВД СССР (на 11 декабря 1953) за период с 1921 года по первое полугодие 1953 года органами ВЧК–ОГПУ–НКВД–МГБ СССР были арестованы и осуждены за «контрреволюционные преступления» почти 3 млн. человек, из них расстреляны примерно 800 тыс., в первую очередь, во время «ежовщины» (октябрь 1936 – ноябрь 1938), жертвами которой по объявленным данным стали более 680 тыс. человек [47]. Расстрелы часто проводились оперативниками, находившимися в состоянии алкогольного опьянения. Приговоренных недостреливали, закапывали живьем, доби-вали холодным оружием на месте захоронения трупов и т. п. В 1937–1938 годах в Вологодском УНКВД исполнители, с ведома начальника-орденоносца, майора госбезопасности С. Г. Жупахина, осужденным к расстрелу людям рубили головы топором [48].
VI. Создание и эксплуатация лагерной системы принудительного труда.
Одним из наиболее значимых последствий коммунистического эксперимента в России стало широкое использование принудительного труда. С возникновением в 1923 году знаменитого Соловецкого лагеря принудительных работ особого назначения (Северных или Соловецких лагерей ОГПУ), система по организации и использованию рабского труда узников стала принимать упорядоченный и последовательный характер. Количество заключенных в СССР неуклонно возрастало и к середине 1927 года составляло в совокупности около 200 тыс. человек. К середине 1930 года в местах заключения в СССР содержались уже не менее 300 тыс. человек, в том числе более 150 тыс. – в созданных вслед за Соловецким лагерем лагерях ОГПУ.
Для руководства всей лагерной системой по решению Политбюро ЦК ВКП(б) 25 апреля 1930 года было создано Управление лагерей, чуть позже переименованное в Главное управление лагерей (ГУЛаг). Так слово «ГУЛАГ» стало образным наименованием большевистской лагерно-изоляционной системы, во многом, благодаря знаменитому художественному исследованию Александра Солженицына. ГУЛАГ находился в постоянном ведении советских карательных органов государственной безопасности, которые в 1934–1954 неоднократно меняли свое название: Народный комиссариат внутренних дел (НКВД), Министерство государственной безопасности (МГБ), Министерство внутренних дел (МВД), но суть их деятельности и смысл существования оставались неизменными. Согласно переписи 1939 года в лагерях и колониях Советского Союза находились 1 млн. 682 тыс. человек, в тюрьмах и на этапах – 350,5 тыс., в спецпоселках после депортаций и раскулачивания – 990,5 тыс. Итого – более 3 млн. человек. Максимальной численности ГУЛАГ достиг в 1950 году – 2,6 млн. узников лагерей и коло-ний, 220 тыс. узников тюрем и пребывавших на этапах, 2,7 млн. спецпосе-ленцев – итого более 5,5 млн. человек. Математические расчеты и исследование статистики движения заключенных, оценки убыли в результате массовой смертности и расстрелов, показывают, что всего за 25 лет, с 1930 по 1956 через ГУЛАГ прошли примерно 18 млн. человек, из которых по официальным данным [49] погибли около 1,8 млн [50].
Сравнительная характеристика численности лиц в местах лишения свобод (заключенные, трудпоселенцы, арестанты) СССР на 1 января [51]

Командир Красной армии, подполковник Вячеслав Артемьев, оказав-шийся после 1945 года в эмиграции, в 1939 году по переводу непродолжи-тельное время занимал должность начальника штаба военизированной охраны Карлага НКВД. На личном опыте он убедился в убыточности труда заключенных для государства, в котором организация ГУЛАГа преследовала не столько социально-экономические, сколько политические цели. По свидетельству Артемьева, в 1939 году в Карлаге суточные нормы питания заключенных на «общих работах» колебались в пределах от 400 гр. хлеба и двухразовой порции жидкого супа («пониженная») до 800 гр. хлеба и двухразового горячего питания из двух блюд («ударная»). При этом средняя продолжительность рабочего дня достигала 12–14 часов, а промышленный объект находился на расстоянии 8–10 км от лагеря. «Когда же в результате истощения и потери трудоспособности заключен-ные перестают быть рабочей силой, – писал Артемьев, – Их сбрасывают со счетов и только разве то, что их не уничтожают физически создает разницу между ними и рабочим скотом, но и при этом они обречены в большинстве своем на медленное умирание в инвалидных и санитарных лагерных пунктах, что, в сущности, почти равносильно уничтожению». Виновными и ответственными за гибель заключенных Артемьев называл членов Политбюро ЦК ВКП(б) во главе со Сталиным [52].
VII. Уничтожение Церкви.
В довоенные десятилетия беспрецедентная катастрофа постигла Цер-ковь. К 1917 году в Православной Российской Церкви насчитывались 146 тыс. священнослужителей и монашествующих, в России действовали почти 56 тыс. приходов, более 67 тыс. церквей и часовен. В 1917–1939 годах из 146 тыс. священнослужителей и монашествующих большевики только истребили более 120 тыс. человек (в наибольшей степени – в годы «ежовщины»). К осени 1939 года в Советском Союзе оставались действующими лишь от ста пятидесяти до трехсот православных приходов и не более 350 храмов. В 1937–1941 годах в СССР органами НКВД были репрессированы 175,8 тыс. клириков и деятельных прихожан, из них расстреляны – 110,7 тыс. человек (по другим данным – 116 тыс.). Вопреки распространенным представлениям, абсолютное большинство расстрелянных (106,8 тыс.) приходится на 1937–1938 годы. К лету 1941 года на свободе оставались лишь 6 376 священников и диаконов, а из 3021 действующего в Советском Союзе православного храма почти 3 тыс. находились в западных областях, присоединенных к СССР в 1939–1940 годах. В 25 областях РСФСР не действовал ни один храм [53]. Репрессии касались не только православного духовенства. Так, например, к 1936 году в Дагестанской АССР была закрыта половина всех молитвенных зданий, в Кабардино-Балкарской АССР – 59%, в Башкирской АССР – 69% [54].
VIII. Вторая мировая война.
Причины Второй мировой войны связаны не только с результатами Версальского мира 1919 года, но и с последствиями Октябрьского переворота. Крушение исторического Российского государства и поражение сил национального сопротивления в годы гражданской войны непоправимо нарушили традиционное равновесие в международных отно-шениях. Большевики рассматривали свое государство лишь как плацдарм для советизации Европы и не считали себя связанными никакими дипломатическими обязательствами. Еще на VII съезде большевистской партии, состоявшемся 6–8 марта 1918 года, было принято экстраординарное решение, заранее дезавуировавшее любые дипломатические акты и инициативы советского правительства, касав-шиеся вопросов войны и мира: «Съезд особо подчеркивает, что Центральному Комитету дается полномочие во всякий момент разорвать все мирные договоры с империалистическими и буржуазными государствами, а равно объявить им войну» [55]. Беспрецедентная санкция VII съезда действовала в 1918–1921, 1939–1945 годах, и даже в послевоен-ные десятилетия. Авторы-составители Конституции Союза ССР, утвержденной 31 января 1924 года постановлением II съезда Советов СССР, открыто декларировали: «Новое союзное государство <…> послужит верным оплотом против мирового капитализма и новым решительным шагом по пути объединения всех трудящихся в Мировую социалистическую советскую республику». Еще зимой 1937 года Сталин впервые попытался достичь широкого политического соглашения с Гитлером, рассчитывая использовать его амбиции для провоцирования новой большой войны в Европе, которая бы создала необходимые социальные условия для советской экспансии.
Внешнеполитический курс, который Сталин реализовывал в период с весны 1939 года по весну 1941 года, предоставил нацистской Германии возможность свободно вести боевые действия на Западе и укреплять свой военно-промышленный потенциал за счет оккупированных европейских государств. В результате известных советско-германских соглашений 1939 года между Германией и Советским Союзом возникла общая государственная граница, а Гитлер получил необходимые условия для подготовки внезапного нападения на СССР с сопредельной территории. Советский Союз в 1939–1941 годах через свою территорию обеспечивал беспрепятственный транзит сырья и стратегических материалов, жизненно необходимых для германской экономики и ведения войны в Европе. За 1940 год через территорию СССР прошло 59 % всего германского импорта и 49 % экспорта, а до 22 июня 1941 – соответственно 72 % и 64 % [56]. Непосредственные советские поставки (нефти, фосфатов, хрома, руды, платины и т. д.) тоже имели важное значение для промышленности рейха, который с помощью Москвы преодолевал британскую блокаду. Сталин в беседе с ответственными работниками Коминтерна, состоявшейся 7 сентября 1939 года, охарактеризовал позицию советского государства так: «Война идет между двумя группами капиталистических стран за передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга <…> Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент – подталкивать другую сторону» [57]. Международные сталинские авантюры требовали крови. В результате вторжения СССР в Восточную Польшу 17 сентября 1939 года погибли и пропали без вести более 1,1 тыс. бойцов и командиров Красной армии, а во время агрессии против Финляндии и кровопролитной советско-финляндской войны 1939–1940 годов – 167 тыс [58].
Успешное нападение Германии 22 июня 1941 года на Советский Союз, которое привело к бесчисленным жертвам и очередному демографическому провалу, было прямым следствием порочной политики Сталина в предшествующие годы. «Война на чужой территории» обернулась подлинной народной бедой и трагедией. Собственные ошибки, преступления и непрофессионализм сталинская партийная номенклатура оплачивала миллионами человеческих жизней, не считаясь, ради самосохранения и удержания власти, ни с какими потерями и затратами. Война предельно ужесточила деятельность репрессивного аппарата. Наряду с сохранением и укреплением жесткого контроля над обществом, применением репрессий в целях тотальной мобилизации, карательная система гарантировала незыблемость однопартийного государства и системы принудительного труда, сложившейся в 1930-е годы. Приведем здесь единственное солдатское свидетельство о том, какой немыслимой ценой добывалась «великая победа».
Из воспоминаний участника боев на Волховском фронте, сержанта 311-й стрелковой дивизии Николая Николаевича Никулина[59]
Погостинские бои были в какой-то мере типичны для всего русско-немецкого фронта 1942 года. Везде происходило нечто подобное, везде – и на Севере, и на Юге, и под Ржевом, и под Старой Русской – были свои Погостья...
В начале войны немецкие армии вошли на нашу территорию, как раскаленный нож в масло. Чтобы затормозить их движение, не нашлось другого средства, как залить кровью лезвие этого ножа. Постепенно он начал ржаветь и тупеть и двигался все медленней. А кровь лилась и лилась. Так сгорело ленинградское ополчение. Двести тысяч лучших, цвет города. Но вот нож повсеместно остановился. Был он, однако, еще прочен, назад его подвинуть почти не удавалось. И весь 1942 год лилась и лилась кровь, все же помаленьку подтачивая это страшное лезвие. Так ковалась наша будущая победа.
Кадровая армия погибла на границе. У новых формирований оружия было в обрез. Боеприпасов и того меньше. Опытных командиров – наперечет. Шли в бой необученные новобранцы... – «Атаковать! – звонит Хозяин из Кремля. – «Атаковать!» – телефониру-ет генерал из теплого кабинета. – «Атаковать!» – приказы¬вает полковник из прочной землянки. И встает сотня Иванов, и бредет по глубокому снегу под перекрестные трассы немецких пулеметов. А немцы в теплых дзотах, сытые и пьяные, наглые, все предусмотрели, вое рассчитали, все пристреляли и бьют, бьют, как в тире. Однако и у вражеских солдат было не все так легко. Недавно один немецкий ветеран рассказал мне о том, что среди пулеметчиков их полка были случаи помешательства: не так просто убивать людей ряд за рядом, а они все идут и идут, и нет им конца.
Полковник знает, что атака бесполезна, что будут лишь новые трупы. Уже в не-которых дивизиях остались лишь штабы и три-четыре десятка людей. Были случаи, когда дивизия, начиная сражение, имела 6–7 тысяч штыков, а в конце операции ее потери составляли 20–25 тысяч за счет постоянных пополнений! И все время людей не хватало! Оперативная карта Погостья усыпана номерами частей, а солдат в них нет. Но полковник выполняет приказ и гонит людей в атаку. Если у него болит душа и есть совесть, сам участвует в бою и гибнет. Происходит своеобразный естественный отбор. Слабонервные и чувствительные не выживают. Остаются жестокие, сильные личности, способные воевать в сложившихся условиях. И только один способ войны известен им - давить массой тел. Кто-нибудь да убьет немца. И медленно, но верно, кадровые немецкие дивизии тают. Но хорошо, если полковник попытается продумать и подготовить атаку, проверить все ли возможное сделано. Часто он просто бездарен, ленив, часто пьян. Часто ему не хочется покидать теплое укрытие и лезть под пули... Часто артиллерийский офицер недостаточно выявил цели, и, чтобы не рисковать, стреляет издали по площадям, хорошо, если не по своим, хотя и такое случалось нередко... Иногда снабженец запил и веселится с бабами в ближайшей деревне, а снаряды и еда не подвезены... Иногда майор сбился с пути и по компасу вывел свой батальон совсем не туда, куда надо... Путаница, неразбериха, недоделки, очковтирательство, невыполнение долга, так свойственные нам в мирной жизни, здесь, на воине проявляются ярче, чем когда-либо. И за все одна плата – кровь. Иваны идут в атаку и гибнут. А сидящий в укрытии все гонит и гонит их. Удивительно различна психология человека, идущего на штурм и наблюдающего за атакой, когда самому не надо умирать, кажется все просто: вперед и вперед!
Однажды ночью я замещал телефониста у аппарата. Тогдашняя связь была при-митивна и разговоры по всем линиям слышались во всех точках. И я узнал, как разговаривает наш командующий И. И. Федюнинский с командирами дивизий: «Вашу мать! Вперед!!! Не продвинешься – расстреляю! Вашу мать! Атаковать! Вашу мать!»... Года два назад, престарелый Иван Иванович, добрый дедушка, рассказывал по телеви-зору октябрятам о войне совсем в других тонах... Говоря языком притчи, происходило следующее. В доме завелись клопы и хозяин велел жителям жечь дом и гореть самим вместе с клопами. Кто-то останется, все отстроит заново... Иначе мы не умели и не могли. Я где-то читал, что английская разведка готовит своих агентов десятилетиями. Их учат в лучших колледжах, создают атлетов, интеллектуалов, способных на все знатоков своего дела. Затем такие агенты вершат глобальные дела. В азиатских странах задание дается тысяче или десяти тысячам кой-как, наскоро натасканных людей, в расчете, что если все провалятся и будут уничтожены, то хоть один выпол-нит свою миссию. Ни времени, ни средств на подготовку, ни опытных учителей здесь нет. Все делается второпях – раньше не успели, не подумали и даже делали немало, но не так. Все совершается самотеком, по интуиции, массой, числом. Вот этим вторым способом мы и воевали. В 1942 году альтернативы не было. Мудрый Хозяин в Кремле все прекрасно понимал, знал, и, подавляя всех железной волей, командовал одно: «Атаковать!» И мы атаковали,атаковали, атаковали... И горы трупов у Погостий, Невских пятачков, безымянных высот росли, росли, росли. Так готовилась будущая победа.

Если бы немцы заполнили наши штабы шпионами, а войска диверсантами, если бы было массовое предательство и враги разработали бы детальный план развала нашей армии, они не достигли бы того эффекта, который был результатом идиотизма, тупости, безответственности начальства и беспомощной покорности солдат. Я видел это в Погостье, а как оказалось, это было везде.
На войне особенно отчетливо проявилась подлость большевистского строя. Как в мирное время проводились аресты и казни самых работящих, честных, интеллигент-ных, активных и разумных людей, так и на фронте происходило то же самое, но в еще более открытой, омерзительной форме. Приведу пример. Из высших сфер поступает приказ: взять высоту. Полк штурмует ее неделю за не¬делей, теряя по тысяче людей в день. Пополнения идут беспрерывно, в людях дефицита нет. Но среди них опухшие дис-трофики из Ленинграда, которым только что врачи приписали постельный режим и усиленное питание на три недели. Среди них младенцы 1926 года рождения, то есть четырнадцатилетние, не подлежащие призыву в армию... «Вперрред!!!», и все. Нако-нец, какой-то солдат, или лейтенант, командир взвода, или капитан, командир роты (что реже), видя это вопиющее безобразие, восклицает: «Нельзя же гробить людей! Там же, на высоте, бетонный дот! А у нас лишь 76-милимметровая пушчонка! Она его не пробьет!»... Сразу же подключается политрук, СМЕРШ и трибунал. Один из стука-чей, которых полно в каждом подразделении, свидетельствует: «Да, в при¬сутствии солдат усомнился в нашей победе». Тот час же заполняют уже готовый бланк, куда надо только вписать фамилию и готово: «Расстрелять перед строем!» или «Отправить в штрафную роту!», что то же самое. Так гибли самые честные, чувствовавшие свою ответственность перед обществом, люди. А остальные – «Вперрред, в атаку!» «Нет таких крепостей, которых не могли бы взять большеви¬ки!» А немцы врылись в землю, создав целый лабиринт траншей и укрытий. Поди их достань! Шло глупое, бессмысленное убийство наших солдат. Надо думать, эта селекция русского народа – бомба замедленного действия: она взорвется через несколько поколений, в XXI или ХХII веке, когда отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые поколения себе подобных.
Безвозвратные потери (убитыми, умершими от ран, пропавшими без вести) германских Вооруженных Сил на Восточном фронте сегодня доказательно оцениваются специалистами в пределах от 2,87 млн. до 3,1 млн. человек [60]. В марте 2009 года сотрудники IX и XI отделов Центрального архива Министерства обороны (ЦАМО) в Подольске в беседе сообщили автору, что поименный учет погибших, умерших от ран и пропавших без вести советских воинов на основании пересчета сохранившихся индивидуальных карточек, позволяет оценить только установленные безвозвратные потери Красной армии более чем в 15 млн. бойцов и командиров (солдат, офицеров и генералов). Это последние данные, в 2006–2007 годах называлась цифра более 13,6 млн. человек [61]. Неучтенные потери, к которым относились, в первую очередь, лица, призывавшиеся в действующие войска в мобилизационном порядке с освобожденных оккупированных территорий в 1942–1944 годах и не-которые другие категории, могут составить 20–25 % потерь от учтенных. Таким образом, общие советские военные безвозвратные потери, включая неучтенных бойцов, погибших военнослужащих военно-морского флота и других ведомств (НКВД, погранвойск и т. д.), а также партизан – составляют не менее 18–19 млн. человек.

Приблизительные категории безвозвратных потерь населения Советского Союза в 1941–1945 годах [62]

«России, попросту не стало. Страшно произносить, но страна-победительница исчезла, самоуничтожилась, и этому исчезновению и само-уничтожению и продолжающемуся неумолимому самоистреблению шибко помогли наши блистательные вожди, начиная со Сталина, – писал Виктор Астафьев, – Только преступники могли так сорить своим народом! Только недруги могли так руководить армией во время боевых действий, только подонки могли держать армию в страхе и подозрении». Сталин и «маршал Победы» Георгий Жуков – «браконьер русского народа», по словам Астафьева, «сожгли в огне войны русский народ и Россию» [63]. Войну пережить, казалось легче, чем это признание мужественного писателя-фронтовика.

Приблизительная оценка автором безвозвратных потерь 1917–1953 годов, понесенных русским народом и другими народами России после Октябрьского переворота и создания советского государства

Беспримерные человеческие страдания и бедствия, невосполнимые демографические потери и необратимые последствия Катастрофы, происшедшей в ХХ веке в России, не подлежат сомнению. В какой степени знания о нашей исторической трагедии и ее искреннее переживание могут служить сегодня миссионерской деятельности? Вопрос не риторический. Во время разных публичных выступлений автор настоящих строк неоднократно выслушивал пространные суждения оппонентов, не отрицавших приведенных фактов по существу, но страстно призывавших прекратить «расстравливание заживших ран» и формирование «комплексов национальной неполноценности». Духовным попыткам осмысления российской Катастрофы препятствует и агрессивная позиция части клириков и верующих, формально стремящихся сакрализовать «победу советского народа в Великой Отечественной войне», но по сути, намеревающихся реабилитировать Сталина и представить сталинское государство образца 1952 года в качестве «советской, православной им-перии».
Равнодушное отношение к Катастрофе, которое так упрямо пытаются законсервировать адепты неосталинизма, по-прежнему остается тяжким частным и социальным грехом, травмирующим современную Россию. Этот опустошающий душу грех – забвения, безразличия, лицемерного триумфализма по отношению к собственному ужасному прошлому – служит если не единственной, то, во всяком случае, главной причиной сегодняшней деградации страны. Фальшивая позолота отреставрированных грандиозных соборов и сусальных храмов свидетельствует лишь об успешном освоении спонсорских средств. Но подлинного восстановления душ из руин советского лицемерия, лжи и двуличия не произошло. В первую очередь потому, что наши соотечественники либо ничего не знают, либо не хотят знать о Катастрофе и неописуемых человеческих страданиях. В определенной степени на подсознательном уровне это нежелание связано со страхом моральной ответственности, ощущением психологического дискомфорта за возможные грехи собственной семьи и соучастие своих предков в преступлениях большевиков или непротивление им.
Размышляя над значением российской исторической трагедии в кон-тексте православной миссии, необходимо подчеркнуть, что конкретные со-бытия Катастрофы требуют от миссионеров не только фактических знаний, но и глубокой персональной рефлексии, личного самоопределения и дея-тельного отношения. Вышеупомянутый автором Роман Редлих, будучи одним из руководителей Национально-Трудового Союза (НТС) российских солидаристов, в конце 1940-х годов писал в эмиграции: «Мы боремся против большевизма не потому, что наша победа близка или даже возможна, а потому, что борьба – это единственное нравственное достойное поведение по отношению к большевизму» [64]. Перефразируя настоящее высказывание, можно утверждать о том, что свидетельство о Катастрофе сегодня – это нравственный долг и необходимая форма поведения каждого православного христианина, и, в известном смысле, форма миссионерской деятельности.
Увековечивание памяти святых Новомучеников и Исповедников Рос-сийских должно сопровождаться не только их молитвенным почитанием, но и популярным объяснением мирянам характера и значения реальных событий, которые привели страдальцев к мученической кончине. Массовые расстрелы обывателей и физическое истребление богоборцами лучшей части русского народа обяжут нас вновь говорить о ценности и неповторимости человеческой личности, в страданиях которой каждый раз претерпевал и Спаситель. Ясные представления о масштабах большевистских репрессий против Церкви воспрепятствуют любым этатистским соблазнам «православного сталинизма», и нынешним попыткам власти вновь представить государство в качестве высшей ценности. Одновременно это и повод для разговора об ответственности верующих, не сумевших защитить своих пастырей и храмы. Ужасы коллективизации и раскулачивания наглядно свидетельствуют о тщетных попытках обмануть Бога в безумном стремлении достичь общественного блага за счет частного разорения. Наконец, сталинско-жуковское «браконьерство» по отношению к солдатским жизням и понесенные в годы войны чудовищные потери откровенно указывают на богопротивность горделивого триумфализма.
Честные размышления о российской исторической трагедии – и пре-одоление ее последствий на духовном и научном уровне – значимы не только для предупреждения в России вполне вероятных рецидивов. Современное переживание Катастрофы – это свидетельство о Боге и призыв к покаянию, осознание греха, об искуплении которого нужно молиться на личном уровне. Сегодня нет другого выхода, кроме того, как начать поэтапное и мучительное осмысление собственного прошлого. В ХХ веке ни один народ так, как наш, не попирал установления Бога, не истреблял сам себя, и не упорствовал в собственных заблуждениях. Дальнейшее упрямство и отказ от покаяния будут означать бесславный конец страны и постсоветского общества, которое сегодня безуспешно пытается самоидентифицировать себя как «российское» и «православное».

Кирилл Михайлович Александров.
Кандидат исторических наук, старший научный сотрудник по специальности «История России» энциклопедического отдела Института филологических исследований Санкт-Петербургского государственного университета.
Доклад, прочитанный на Высших миссионерских курсах при Ново-Тихвинском женском монастыре.

Игорь Тальков "РОССИЯ"

ПРИМЕЧАНИЯ
1. Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Население Советского Союза 1922–1991. М., 1993. С. 48; Русский календарь на 1905 г. А. Суворина. СПб., 1905. С. 104; Пушкарёв Б. С., Александров К. М., Балмасов С. С., Долинин В. Э., Цветков В. Ж., Цурганов Ю. С., Штамм А. Ю. Две России ХХ века 1917–1993. М., 2008. С. 307, 310.
2. Кабузан В. М. Демографическая ситуация в России в годы Первой мировой войны // Население России в 1920–1950-е годы: численность, потери, миграции / Сб. научных трудов. М., 1994. С. 22.
3. Митрофанов Георгий, прот. История Русской Православной Церкви 1900–1927. СПб., 2002. С. 219, 277, 371, 398; Яковлев А. Н. Крестосев. М., 2000. С. 183, 189, 194.
4. Цит. по: Редлих Р. Н. Предатель. Мельбурн, 1981. С. 177.
5. Цит. по: Очерки большевизмоведения / Авт.-сост. Р. Н. Редлих, Н. И. Осипов, С. А. Левицкий. Франкфурт-на-Майне, 1956. С. 272.
6. Две России ХХ века. Указ. соч. С. 150–151; Литвин А. Л. Красный и белый террор в России. 1918–1922 гг. М., 2004. С. 5; Россия и СССР в войнах ХХ века. Потери Вооруженных Сил. Статистическое исследование / Под общ. ред. ген.-п. Г. Ф. Кривошеева. М., 2001. С. 135; Литвин А. Л. Красный и белый террор в России. 1918–1922 гг. М., 2004. С. 5.
7. Цит. по: речь В. И. Ленина 12 янв. 1920 (стенограмма) // Латышев А. Г. Рассекреченный Ленин. М., 1996. С. 80.
8. Цит. по: Пайпс Р. Русская революция. Ч. II. М., 1994. С. 389.
9. Цит. по: Редлих Р. Н. Указ. соч. С. 184.
10. Цит. по: Джилас М. Новый класс. Нью-Йорк, 1961. С. 51.
11. Беляев С. Г. П. Л. Барк и финансовая политика России 1914–1917 гг. СПб., 2002. С. 574; Пайпс Р. Указ. соч. С. 177, 369–371, 385, 387; Френкин М. С. Трагедия крестьянских восстаний 1918–1921 гг. Иерусалим, 1987. С. 31.
12. Сахаров А. Н. Россия в начале ХХ века: народ, власть, общество // Россия в начале ХХ века. / Авт. колл. под рук. А. Н. Сахарова. М., 2002. С. 37.
13. Цит. по: Книпович Б. Н. Очерк деятельности народного комиссариата земледелия за три года (1917–1920). М., 1920. С. 9.
14. Цит. по: там же.
15. Цит. по: там же. С. 9–10.
16. Цит. по: Ильин И. А. Русская революция была безумием // в сб.: Ильин И. А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948–1954 годов. В 2 т. / Подготовка текста и вступит. статья И. Н. Смирнова. Т. I. М., 1992. С. 110.
17. Журавлёв В. В. Программные установки политических партий России по вопросам собственности на землю, конец XIX – начало XX века // Собственность на землю в России: история и современность / Под общ. ред. Д. Ф. Аяцкова. М., 2002. С. 198.
18. Цит. по: Джилас М. Указ. соч. С. 71.
19. Френкин М. С. Указ. соч. С. 28–29; Две России ХХ века. Указ. соч. С. 135.
20. Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Указ. соч. С. 10; Две России ХХ века. Указ. соч. С. 135; Яковлев А. Н. Указ. соч. С. 265. А. Н. Яковлев приводит цифру более 5,5 млн. умерших, суммируя жертвы голода на территории РСФСР в 1918–1922.
21. Цит. по: McMeekin S. History's Greatest Heist. The Looting of Russia by the Bolsheviks. YUP. New Haven and London, 2009. P. 191.
22. Цит. по: Валентинов Н. В. Наследники Ленина / Ред.-сост. Ю. Г. Фельштинский. М., 1991. С. 37.
23. Цит. по: Сталин И. В. На хлебном фронте. Из беседы со студентами Института Красной профессуры, комакадемии и Свердловского университета 28 мая 1928 // в сб.: Сталин И. В. Вопросы ленинизма. М., 1947. С. 192.
24. Цит. по: Джилас М. Указ. соч. С. 73.
25. Цит. по: Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. И. Чуева. М., 1991. С. 383.
26. Две России ХХ века. Указ. соч. С. 171; Прокопович С. Н. Народное хозяйство СССР. Т. I. Нью-Йорк, 1952. С. 191.
27. Цит. по: Сенников Б. В. Тамбовское восстание 1918–1921 гг. и раскрестьянивание России 1929–1933 гг. М., 2004. С. 128–129.
28. Цит. по: 60 лет колхозной жизни глазами крестьян / Публ. Е. Н. Разумовской // Звенья / Ред.-сост.: Н. Г. Охотин, А. Б. Рогинский / Ред.: Г. В. Белкова, А. Ю. Даниэль, А. И. Добкин, Ф. Ф. Перчёнок. Вып. I. М., 1991. С. 115, 124, 149–150.
29. Ивницкий Н. А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов). М., 1996. С. 278; Ивницкий Н. А. Судьба раскулаченных в СССР. М., 2004. С. 53–54.
30. Данилов В. П. Советская деревня в годы «Большого террора». Введение // Трагедия советской деревни. Документы и материалы. Т. V. 1937–1939. Кн. I. 1937 / Ред.: В. П. Данилов, Р. Маннинг, В. К. Виноградов и др. / Сост.: В. П. Данилов, Р. Маннинг, Н. Г. Охотин и др. М., 2004. С. 8, 15.
31. Подробнее об этом, см.: док. № 278 // Трагедия советской деревни. Указ. соч. Т. II. 1929–1930 / Ред.: Н. Ивницкий, В. Виноградов, Л. Виола и др. / Сост. Н. Ивницкий, М. Кудюкина, Е. Хандурина и др. М., 2000. С. 788–791, 801, 808 и др.
32. Док. № № 148, 152, 156 // Трагедия советской деревни. Указ. соч. Т. III. Конец 1930–1933 / Ред.: И. Зеленин, В. Виноградов, Л. Виола, В. Данилов, Л. Двойных и др. / Сост.: В. Данилов, И. Зеленин, В. Кондрашин и др. М., 2001.С. 404–405, 420, 426, 436–437.
33. Там же. С. 902–903.
34. Рассчитано автором по: таблица 2 // Хантер Х. Если бы не коллективизация… Советское сельское хозяйство в годы 1928–40 / Публ. Б. С. Пушкарёва // Грани (Франкфурт-на-Майне). 1985. № 136. С. 247; Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Указ. соч. С. 48.
35. Цит. по: Сталин И. В. О работе в деревне. Речь на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) 11 янв. 1933 // в сб.: Сталин И. В. Вопросы ленинизма. Указ. соч. С. 398.
36. Об оценках жертв Голодомора см.: Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Указ. соч. С. 48; Араловец Н. А. Потери населения России и СССР в конце 20-х–30-е годы в историографии // Население России в 1920–1950-е годы. Указ. соч. С. 77–78; Зеленин И. Е. Введение (Кульминация крестьянской трагедии) // Трагедия советской деревни. Т. III. Указ. соч. С. 32; Ивницкий Н. А. Коллективизация и раскулачивание. Указ. соч. С. 204, 224; Кондрашин В. В. Голод 1932–1933 годов в деревнях Поволжья // Вопросы истории (Москва). 1991. № 6. С. 179; Конквест Р. Жатва скорби. Лондон, 1988. С. 445–446; Максудов С. Потери населения СССР в годы коллективизации // Звенья. Вып. I. Указ. соч. С. 97; Прокопович С. Н. Указ. соч. С. 86; Уиткрофт С. О демографических свидетельствах трагедии советской деревни в 1931–1933 гг. // Трагедия советской деревни. Указ. соч. Т. III. С. 885; Френкин М. С. Трагедия крестьянских восстаний в России 1918–1921 гг. Иерусалим, 1987. С. 228. Автор приводит здесь среднюю расчетную цифру.
37. Цит. по: док. № 258 // // Трагедия советской деревни. Указ. соч. Т. III. С. 635.
38. Цит. по: там же.
39. Зеленин И. Е. Указ. соч. С. 33.
40. Док. № 267 // Там же. С. 644–645.
41. Кузнецов А. В. Бабий яр. Роман-документ. Нью-Йорк, 1986. С. 121–122.
42. Максудов С. Указ. соч. С. 94.
43. Цит. по: Bundesarchiv-Militärarchiv (ВА-МА). Militärgeschichtliche Sammlungen 149/3. Бородин С. К. Дневник. В. 179–179 (Rück.).
44. Составлено по: док. №№ 265, 270, 273, 276–277 // Трагедия советской деревни. Указ. соч. Т. III. С. 642–643, 648–649, 654, 661–662; Шолохов и Сталин. Переписка начала 30-х годов / Публ., вступит. статья и примеч. Ю. Г. Мурина // Вопросы истории (Москва). 1994. № 3. Письмо от 16 апр. 1933 М. А. Шолохова – И. В. Сталину. С. 18–19.
45. Док. № 85 // Декреты Советской власти. Т. I. 25 окт. 1917–16 марта 1918. М., 1957. С. 124–126.
46. Авторханов А. Г. Происхождение партократии / 2-е изд. Т. I. ЦК и Ленин. Франкфурт-на-Майне, 1981. С. 176–185, 196–197.
47. Расчет сделан автором по: док. № 223 // История сталинского ГУЛАГА. Конец 1920-х – перв. пол. 1950-х годов. Т. I. Массовые репрессии в СССР / Отв. ред. Н. Верт, С. В. Мироненко. Отв. сост. И. А. Зюзина. М., 2004. С. 608–609.
48. См.: Материалы из архивно-следственного дела на старшего лейтенанта госбезопасности начальника Сызранского Горотдела НКВД Ермолаева Валентина Васильевича // Иванов А. Палачи // Посев (Москва). 2000. № 9. С. 40–42; Предисловие // Академическое дело 1929–1931 гг. / Сост.: Б. В. Ананьич, В. М. Панеях, А. Н. Цамутали. Вып. I. СПб., 1993. С. XLIII.
49. Вероятно, в известной степени заниженными, так как погибшими учтены только те заключенные, чья смерть была зафиксирована в больничных лагерных отчетах. В эту цифру не входят раскулаченные и члены их семей, умершие в спецпоселках.
50. О движении и смертности среди заключенных, см.: Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Указ. соч. С. 48; Две России ХХ века. Указ. соч. С. 206–207; Джекобсон М., Смирнов М. Б. Система мест заключения в РСФСР и СССР. 1917–1930 // Система исправительно-трудовых лагерей в СССР / Сост.: М. Б. Смирнов. Науч. ред. Н. Г. Охотин, А. Б. Рогинский. М., 1998. С. 16–17; Смирнов М. Б., Сигачёв С. П., Шкапов Д. В. Система мест заключения в СССР 1929–1960 // Там же. С. 27, 32–33, 38, 40–41, 47–48, 51; док. № № 89, 92–93 // ГУЛАГ (Главное управление лагерей) 1918–1956. Документы / Сост. А. И. Кокурин и Н. В. Петров / Науч. ред. В. Н. Шостаковский. М., 2002. С. 410, 416, 418–419. О численности спецпоселенцев на 1 янв. 1953, см.: Земсков В. Н. Спецпоселенцы (1930–1959 гг.) // Население России в 1920–1950-е годы. Указ. соч. С. 165.
51. Составлено автором по: док. №№ 89, 92–93 // ГУЛАГ 1918–1956. Указ. соч. С. 410, 416, 418–419; Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Указ. соч. С. 48; Беляев В. Н. Россия в начале ХХ века. Преступность и пенитенциарная система // Посев (Франкфурт-на-Майне). 1983. Ежекв. вып. II. С. 92; Данилов В. П. Советская деревня в годы «Большого террора». Введение // Трагедия советской деревни. Указ. соч. Т. V. Кн. I. С. 15; Иванова Н. А. Социально-демографическая ситуация // Россия в начале ХХ века. Указ. соч. С. 74–75; Русский календарь на 1905 г. Указ. соч. С. 158; Энциклопедия Третьего рейха / Сост. С. Воропаев. М., 1996. С. 263; Фест И. К. Гитлер / Биография. Пер. с нем. под ред. С. З. Случа и П. Ю. Рахшмира. Т. 2. Пермь, 1993. С. 364; Ширер У. Взлет и падение Третьего рейха. Т. I. / С предисл. и под ред. О. А. Ржешевского. М., 1991. С. 314. К сожалению, автор не смог установить число арестантов, содержавшихся в тюрьмах (вне концлагерей) нацистской Германии в начале 1939. Поэтому, возможно, что цифра заключенных в Германии на начало 1939 должна быть несколько выше, хотя встречаются и более низкие оценки численности заключенных в концлагерях к 1939: 25–27 тыс. Во всяком случае, общая цифра в 30 тыс. з/к для нацистской Германии на 1939 год представляется автору близкой к реальности.
52. Hoover Institution Archives, Stanford University (HIA). Collection A. Dallin. Box 22. Ар-темьев В. П. Исправительно-трудовые лагеря МВД СССР. Очерк в двух частях. Бавария, 1950. Машинопись. Ч. I. Л. 2–3, 57, 66, 75–76, 87, 112–113.
53. О репрессиях против Церкви, см.: Митрофанов Георгий, прот. Указ. соч. С. 8, 219, 371, 398; Митрофанов Георгий, прот. Церковное возрождение в контексте военного конфликта двух тоталитарных режимов // в сб.: Митрофанов Георгий, прот. Трагедия России. «Запретные» темы истории ХХ века в церковной проповеди и публицистике. СПб., 2009. С. 100–101; Обозный К. П. История Псковской Православной миссии 1941–1944 гг. М., 2008. С. 52; Яковлев А. Н. Указ. соч. С. 194.
54. Яковлев А. Н. Указ. соч. С. 195.
55. Цит. по: Авторханов А. Г. Указ. соч. Т. I. С. 498.
56. Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу 1939–1941 гг. М., 2002. С. 233.
57. Цит. по: Там же. С. 87.
58. Две России ХХ века. Указ. соч. С. 237, 240.
59. Цит. по: Никулин Н. Н. Воспоминания о войне. [Л., 1975]. С. 24–27.
60. Overmans R. Deutsche militärische Verluste im Zweiten Weltkrieg / 3. Aufl. München, 2004. S. 265 et cetera.
61. Елисеев В. Т. Документы Центрального архива МО РФ о Вяземском окружении, потерях в Московской битве и новой концепции по истории вооруженной борьбы на советско-германском фронте в 1941–1945 гг. // Трагедия Вяземского окружения как пролог битвы за Москву / Хмелитский сб. Вып. 8. Смоленск, 2007. С. 276.
62. О расчетах на основании данных переписей населения, см.: Две России ХХ века. Указ. соч. С. 305–308.
63. Цит. по: «Только преступники могли так сорить своим народом!» // Новая газета (Москва). 2009. 6 мая. № 46.
64. Цит. по: Две России ХХ века. Указ. соч. С. 344.

Авт. Кирилл Александров